«Могло быть хуже», — подумал Никита.
И они договорились встретиться у метро «Горьковская» в половине седьмого.
Каждый раз, когда он видел Катеньку, его охватывало сразу несколько чувств: и радость, оттого что она такая красивая, и горечь — из-за того, что он никак не может решиться остаться около нее навсегда. А надо всем этим ералашем витала трезвая мысль: «А с тобой, пожалуй, пришлось бы потруднее, чем с Элькой!»
В метро было очень тесно. Пассажиры притиснули их друг к другу, Никита мучительно остро ощущал сквозь пальто ее маленькую грудь, живот, угловатые мальчишеские колени. Когда они вышли из вагона, он облегченно вздохнул.
В гостях ему тоже не понравилось. Жена хозяина дома представила ему сидящих за столом, называя каждый раз какое-нибудь имя из «Мастера и Маргариты»: это наш Бегемот, это Азазелло («не правда ли, похож?»), это наша Маргариточка… «Господи, — думал Никита Владимирович, — отчего в провинции такое скудоумие, такая пошлость?» Их с Катей сейчас же стали именовать Коровьевым и Геллой. «Неужели эти еврейские мальчики так редко видят русских, — размышлял Никита, — что сразу прилепили мне Коровьева?» Он попытался завести разговор на эту тему с одним из соседей, но получил в ответ: «Не стройте из себя Воланда. В нашей компании это не принято».
«Ну и черт с вами», — решил Никита Владимирович, плотнее усаживаясь в кресле, чтобы до самого ухода из него не вылезать. Его никто не трогал, к нему никто не приставал. Хозяева разносили еду и питье, учтиво спрашивали — не угодно ли? Но Хрящ злился все больше и больше, его раздражало все: и сама комната, заставленная обшарпанной мебелью, причем не было и двух предметов, взятых из одного гарнитура; и одинаковость всех этих мальчиков и девочек — все они были скучными снобами, все курили один и тот же сорт дешевых сигарет без фильтра, все, разбившись на отдельные кружки, говорили то же самое об одном и том же. От кружка к кружку сновали хозяева в сопровождении ближайших друзей дома, создавая видимость уюта и общего разговора.
Хрящу было тоскливо сидеть в этом доме и ждать Катеньку. Он оживлялся только тогда, когда она подходила к нему или проходила около него. К разговорам он прислушивался тоже только тогда, когда в них принимала участие Катенька. Один разговор (вернее, спор) его несколько заинтересовал.
Спорили трое: Катенька, молодой человек приятной наружности, с пышной, сильно вьющейся шевелюрой (говорил он резко, но заканчивал фразу с мягкой спокойной улыбкой — будто кланялся) и толстый суетливый мальчик, которого все звали Бегемотом. Спорили они об искусстве…