«Это полинявшая бездеятельная бездарность (…); в V классе гимназии она поймала 5-6 чужих мыслей, застыла на них и будет упрямо бормотать их до самой смерти. Это не шарлатан, а дурачок, который верует в то, что бормочет, но мало или совсем не понимает того, о чём бормочет. Он глуп, глух, бессердечен (…) Он скучен, как яма, и вреден для тех, кто ему верит как суслик.»
Он «неизменно говорит об идеалах, об эмансипации женщин, о прогрессе, о тёмных силах, о науке, о литературе, декламирует с чувством стихи, в которых встречаются часто слова: заря, закат, факел, ропот, судит о газетах и журналах, издателях и редакторах, одних хваля, других обвиняя в изменничестве, третьих называя подлыми.» (стр. 181)
* * *
О порядочности Чехова. Вполне щепетильный индивид в обществе современного типа никогда не заработает много, никогда не станет знаменитым, зато наверняка окажется в конфликте с государством, родственниками, соседями и, если его не прибьют и не посадят, умрёт много раньше положенного времени от нервного истощения и всяких болезней. Поэтому попрекать Чехова, к примеру, его бульварным репортёрством или его сотрудничеством со слишком лояльным царскому режиму издателем Сувориным, — это дешёвая демагогия. Вообще, невозможно указать профессию, которая хоть чем-то не способствовала бы поддержанию уродливого социального порядка. Чехов дотянул до 43-х лет и стал знаменитым, потому что умел достигать компромиссов. Но определённой черты он в своих компромиссах не переходил, поэтому довольно-таки тянет на образец того, что может себе позволить и чего не может себе позволить приличный человек, трезво смотрящий на вещи.
* * *
По поводу гостеприимства Чехова можно сделать гнусное предположение, что он своими гостями просто подпитывался как энергетический вампир. Мысли у человека, конечно, бывают разные, и не все из них надо додумывать и тем более высказывать, но сображение приличий не должно мешать докапыванию до истины, иначе в убытке будет общественная безопасность.
Вряд ли кто-то станет отрицать, что Чехов пополнялся от своих гостей идеями, сюжетами, настроениями, так почему не предположить, что он пополнялся от них ещё и энергией — если подобное вообще возможно? Считать, что это было нехорошо, нет оснований, потому что у чеховских визитёров эта энергия ушла бы, как водится, на всякую ерунду, а он хоть вещи какие-то написал.
В пользу высказанной гипотезы говорит, к примеру, следующий отрывок из письма Чехова Суворину, 1889 год:
«Я положительно не могу жить без гостей. Когда я один, мне почему-то становится страшно, точно я среди великого океана солистом плыву на утлой ладье.» (стр. 214)