Хотя у него было две недели, он решил провести дома только одну – из-за денег. Для земляков отпуск означал возвращение деревенского парня, который удачно устроился в городе. Все ожидали, что Оби поделится своим состоянием. «В конце концов, – говорили они, – это ведь наши молитвы и возлияния богам». Отпуск земляки называли лифу – мотовство.
У Оби было с собой тридцать четыре фунта девять шиллингов и три пенса. Двадцать пять фунтов ему выдали на отпуск, их получали все высокопоставленные чиновники в одном-единственном случае – когда собирались в домашний отпуск. Остальное осталось от январской зарплаты. С тридцатью четырьмя фунтами, наверное, можно было прожить две недели дома, хотя от такого, как Оби, кто имеет машину и занимает «европейскую должность», вообще-то ожидали большего. Но шестнадцать фунтов и десять шиллингов шли на школьный взнос брату Джону, на вторую четверть, которая начиналась в апреле. Оби понимал, что, не заплати он сейчас, когда у него в кармане крупная сумма, кто знает, сможет ли он сделать это, когда придет время.
Дома Оби смотрел словно поверх голов всех, кто вышел с ним поздороваться. «Где мама?» – будто спрашивали его глаза. Он не знал, в больнице она еще или дома, и боялся задать этот вопрос.
– Мать выписали из госпиталя на прошлой неделе, – сообщил отец, когда они зашли в дом.
– Где она?
– У себя в комнате, – сказала Евника, самая младшая сестра.
Комната матери считалась лучшей в доме, удобнее, может, была только отцовская. Трудность ответить на вопрос, чья комната лучше, объяснялась тем, что невозможно сравнивать несравнимое. Мистер Оконкво полностью, безоговорочно верил в то, что принес белый человек. А символом силы белого человека служило письменное, точнее, печатное слово. Однажды, еще до отъезда в Англию, Оби слышал, как отец с глубоким чувством говорил одному сельчанину о тайне письменного слова:
– Наши женщины выводили на своем теле черные узоры соком дерева ули. Красиво, но быстро выцветало. Если узор продержался две базарные недели, уже хорошо. Наши старики порой говорили об ули, который никогда не выцветает, хотя такого никто не видел. А сегодня это у нас перед глазами – когда белый человек пишет. Если пойти в наш сельский суд и посмотреть книги, которые клерки писали двадцать лет назад, а то и больше, они выглядят так же, как и раньше. Они не говорят сегодня одно, а завтра другое, или в этом году одно, а в следующем другое. Окойе в такой книге не может завтра превратиться в Оконкво. В Библии Пилат сказал: «Что написал, то написал». Этот