Не вставая со стула, Федор протянул руку с телефонограммой. Савотин снял фуражку, протер очки, присел рядом.
Это было уже второе сообщение об убийстве в Тагильском уезде. 2 ноября в пяти верстах от Невьянска нашли труп гражданина Клестова. Убит в упор из нагана. Грабители завладели рыжим мерином, запряженным в телегу, бочкой керосина, тремя мешками муки и тюком мануфактуры. Теперь была вырезана целая семья Павла Кондюрина. Налетчики вывезли различного товара на 882 тысячи червонцев банкнотами госбанка. Как и в первом случае, они воспользовались подводой пострадавшего — серой кобылицей, запряженной в рыдван.
— Федор, а это работа не Пашки Ренке?
— Нет. Курчавый взят третьего при облаве в Тагиле. Клестов, может, и на его совести, а вот эти двенадцать...
— Да-а... Но патология чисто ренковская. С таким изуверством работает только его банда.
— Похоже, Петр Григорьевич. Если не Ренке, то его подельники. На месте разберусь.
12 ноября 1923 года.
Город Невьянск
Павел Кандюрин в свое время был купцом третьей гильдии, а в двадцатых годах стал нэпманом, торговал и теперь по третьему разряду. Начиная дело, он пристроил к своей избе деревянный сруб с откидным прилавком на улицу, но коммерция сразу же захромала на обе ноги: дом стоял на окраине города, и покупатели сюда заглядывали редко. Тогда Кондюрин снял лавку на Торговой площади Невьянска. В 8 утра привозил товар, а вечером, завернув его в рогожные тюки, возвращался домой. Дело пошло на лад, особенно после выхлопотанного дозволения брать мануфактуру в кредит на базах Егорьевско-Раменского государственного хлопчатобумажного треста и текстильного синдиката, что в городе Екатеринбурге.
Борода Кондюрина распушилась, туже стали застегиваться жилетные пуговицы. В комнатах нельзя было пройти, не задев сундуков с певучими врезными замками. Эти хранилища, обитые жестяными полосками и пахнущие нафталином, пополнялись гарусными, с блестками, платьями, шубами с выхухолевыми воротниками, касторовыми пальто, папахами из барсука, кружевными накидками, плюшевыми душегреями, суконными, на меху, тулупами. А теперь ничего не стало — ни тулупов, ни барсучьих шапок, ни тех людей, которым предназначалось богатство.
Расследованием преступления занимались следователь Невьянской прокуратуры Петр Иовлев, инспектор Екатеринбургского уголовного розыска Степан Спиценко и совсем юный вихрастый агент третьего разряда Коля Захаров. Возглавлял опергруппу сам Федор Григорьевич Заразилов.
Он стоял, прислонившись спиной к недавно побеленной русской печке. Следователь Иовлев, низкорослый, с голым черепом, возился у самовара. Спиценко и Захаров сидели на лавке — осунувшиеся, немного ошалелые от всего, что пришлось увидеть и услышать за этот день. Глядя на Иовлева, обыденно готовящего чаепитие, Коля Захаров с трудом сдерживал подступающую к горлу тошноту. Какой тут, к чёрту, чай, когда за стеной, в холодном чулане, лежат трупы.