, или Сократ – на Ганди. И последовательность недолговечных ценностей, каждая из которых идёт в русле цивилизации: сознание тао
[441], индуистская покорность космосу, греческое вопрошание, средневековое причастие, разум, история – ещё яснее показывают, как тускнеют идеалы, когда они перестают быть спасительными.
Идеалы, воплощаемые или созданные художественным гением, (гением, а не представлением какой-нибудь эпохи), также приходят к упадку для сообществ, к которым они обращены, когда христианский мир или группа людей перестают их защищать; они возрождаются, когда, как кажется, люди отстаивают другие ценности. Но мы не пытаемся найти в некоторых из них предвосхищение наших идеалов; мы не столько наследники тех и иных конкретных ценностей или всех ценностей без разбора, сколько их совокупности, особенно того глубинного течения, которое вызвало их к жизни. Наконец, мы осознали их собственную природу, как гегельянство осознало не забытые идеалы, а историю; и наша цивилизация впервые поднимает против судьбы всю совокупность искусства, выявленную современностью. Возрождение не предпочло несколько увиденных мельком великих греческих творений александрийским статуям и не предпочло бы «Кору Евтидикос» «Лаокоону». Это мы, а не наши потомки, открываем сокровища, создававшиеся на протяжении столетий с тех пор, как высшим идеалом для наших художников стало творчество; мы спасём от забвения смерти живое прошлое Музея. И здесь показательно наше трепетное отношение к изуродованной статуе, к бронзе, добытой в раскопках. Мы не коллекционируем ни стёршиеся барельефы, ни предметы, пострадавшие от окисления; нас привлекает не присутствие смерти, а продление жизни. Искалечивание – это след борьбы, внезапно возникающее время: время, включённое в произведения прошлого, подобно материалу, из которого они созданы, и возникающее из перелома, как угрожающей безвестности, где соединяются хаос и зависимость; изуродованный торс Геркулеса – символ всех музеев мира.
Новым поклонником Геркулеса, последним воплощением судьбы является история; но, хотя человек Музея и создан ею, едва ли для истории он важнее легендарных богов. Он родится одновременно с произведениями, связанными со своим временем, как, например, произведения Грюневальда, из произведений, которые от него ускользают: есть барочный Микеланджело, но «Пьета Ронкалли», даже «Ночь», наводят на мысль о Бурделе, который мог бы быть Микеланджело скорее, нежели итальянские скульпторы: «Брут» – не флорентийская голова. Есть барочный Рембрандт, но «