Гуманизм – это не слова: «То, что сделал я, не сделало бы ни одно животное»[449]; лучше сказать: «Мы отказались от того, что в нас жаждало животное, и желаем обрести человека везде, где обнаружили то, что его подавляет». Быть может, для верующего этот долгий диалог метаморфоз и воскрешений сливается в единый божественный голос, ибо человек становится человеком лишь в поиске своей высочайшей доли. Прекрасно, однако, если животное, знающее, что должно умереть, улавливает в иронии туманностей песнь созвездий, которую он посылает в неведомое будущее и внушает ему незнаемые слова. Вечером, когда продолжает творить Рембрандт, все прославленные Призраки, а в их числе те, что разрисовывали пещеры, следят взглядом за неуверенной рукой, которая сулит им новую жизнь или новый сон…
И рука эта, чью дрожь в сумерках сопровождают тысячелетия, дрожит, когда создаёт одну из тайных, одну из высочайших форм, свидетельствующих о силе и чести быть человеком.