– Молодец, что учишься с радением, нагляделась, как мать мается. Она уже не молодая, а у нее все еще одно счастье: дождь да ненастье.
Только с годами делаешь немало открытий и поправок в оценках, казалось бы, хорошо знакомых и близких людей. В нашей памяти навсегда остались Иван да Марья, как простые и добрые люди.
Помню, в то лето после семилетки мама призналась мне, что ей скоро, как журавлю, срок придет улетать с поскотины, «ведь мне уже за сорок, а я все еще бегаю, как Саврасуха, без узды».
– Устала трястись голодной по кочкам да мерзнуть под проливным дождем. Ветер меня насквозь пробирает, не задерживается во мне, от того, видно, и редко хвораю.
Она часто после работы приходила, как хмурое небо, уставшая и печальная. Я смотрела на нее и понимала, что это последнее лето, которое мы проводим с ней в лугах. Я пишу эти строки и вспоминаю то время. Сколько раз я разыскивала маму со стадом, скитаясь одна по благоуханным цветочным полянам, похожим на самодельные матерчатые коврики с нашитыми лоскуточками. Они лежали почти в каждой избе на сундуке. Помню, как трухлявые пни и кочки мешали быстро идти, и тогда я ложилась на траву и лежала, как «Орина на перине», наблюдая неугомонную жизнь насекомых в ней.
Часто мы разводили костер, он был, как земная красота в нелегкой пастушеской жизни. Как забыть безобразно одетых, худых пастухов, которые жаловались друг другу:
– Столь не съедим, сколь на своих двоих растрясем.
Я не была идеальным ребенком и нередко опаздывала к маме со своим «обедом», но она не обвиняла меня, а оправдывалась, что опять погнала меня не тем путем.
– Так и человек по жизни может пойти не своим путем, а ты мне вдругорядь не поверишь, как чё скажу.
– Поверю, не переживай, – весело подмигивала я ей.
– Будь ты живая. Все хоть меня повеселишь.
Я прожила с мамой почти всю жизнь, и, сколько себя помню, мы всегда хорошо ладили друг с другом. Мы никогда не ссорились бурно, не молчали неделями, хотя с годами недопонимание из-за разной степени образования и опыта случалось. У нас никогда не было долгих, мучительных выяснений, поддельной нежности и лукавого покаяния. Мы умели договариваться и уступать друг другу. Я училась не перечить маме, не стоять на своем, а подчиняться или убеждать ее в своей правоте, но, главное, ничего и никогда не просить, зная о ее невозможностях. Она и так дала мне больше, чем могла дать.
Я училась у нее чувствовать и пропускать через себя чистоту и красоту родной природы, человека, труда, слова. Она могла мужественно переносить удары судьбы, а красота могла растревожить ее душу так, что она не стеснялась своих слез. Тогда она мне дала один из важных советов: