Прочитанные им толстые книги сделали свое дело: сила его убеждения была в точности слова. Воспитатель выговаривал слова медленно и четко:
– Сегодня настала ваша пора отвечать за свою развеселую жизнь. Никто из вас не станет хорошим учеником случайно, только каждодневная учеба даст вам больше, чем подарила природа. Будете трудиться – будет характер и результат.
– Вот ты, – спросил он маленького рыжего пацана по прозвищу Валет, – что делаешь в мое отсутствие? Отвечай прямо, как на духу.
Валет заегозил, засопел и сказал, отвернувшись:
– Вчера книгу читал.
Мы засмеялись.
– Книгу читал – это хорошо. Книга изменит, направит, объяснит. Теперь скажи честно.
Валет приуныл, потом произнес тихо:
– Бешусь, – и замолчал совсем.
Мы снова засмеялись.
В конце собрания малышня уже егозилась и топталась на месте от усталости. Воспитатель отпустил их, а нас отозвал в сторонку.
– Вы только подумайте, что малыши всю неделю живут без родителей, многие недоедают и побираются. Им пользы нет от того, что вы хорошо посмеялись над ними…
Вот и из нас полетели пух и перья. Мы стояли, опустив головы.
После этой выволочки мы в едином порыве держались, подтягивали двоечников до троечников, помогали разгребать у лентяев учебные завалы, усаживали вечерами за стол неугомонных весельчаков. Нередко вечерами за столом было слышно шуршание страниц учебников, окрик старшеклассников, всхлипывания, сморкания нерадивых, а то и, выражаясь словами моей внучки Лизы, кое-кто получал от нас, комсомольцев, «жирного леща».
Приятным воспоминанием остались в памяти зимние вечера, когда интернатская малышня, отбушевавшись, наконец засыпала. Тогда мы, старшеклассники, устраивались каждый в своем укромном местечке, читали, рассуждали о жизни, спорили, играли «в откровенность» и тихо пели:
Почему я все ночи здесь полностью
У твоих пропадаю дверей?
Наступала пора влюбляться.
Помню, что в самые крещенские морозы я домой не ходила, а оставалась в интернате и в воскресенье с нетерпением ждала, когда во второй половине дня начнут подвозить учеников из деревень. Наш совхоз отродясь нас не подвозил, а меня одну тем более. Кто я такая? Кому нужна, кроме своей мамы? Замерзну дорогой, умру – подумаешь, не стало одного маленького человека, и только. Пунцовые, с ярко-красными щеками, с мешками и котомками на плечах, заходили в интернат его обитатели. И тогда я, лежа на кровати, от безысходности начинала явно наглеть.
– Нина, – обращалась я к Гордеевой, – чую нюхом, что из твоего мешочка вкусно попахивает. Я тебя поджидаю, как из печки пирожка. Ударим-ка по рукам: ты мне чего-нибудь, а я тебе всю неделю задачки решаю.