– Вот видишь, – тут инспектор ткнул в амбарную книгу своим жирным крючковатым пальцем с грязным ногтем, – недоимки по молоку, мясу у тебя, Мария!
– Топерь зима, корова еще молодая, кормить ее нечем. Сена не хватило, а заморенная корова на пустом пойле молока не дает. Где я чё возьму? – завыла она в кулак.
– А я что писать должен, если у тебя имеются в наличии по книге корова и куры? – вылупил на нее глаза инспектор.
– Я почем знаю? Дело твое. Чё хошь, то и пиши. Все отдаю каждый день на молоканку, самим ись нече.
Молоканкой у нас в селе называли пункт приема молока, масла, яиц… от колхозников. Это заявление инспектора не устроило, и, прежде чем уйти из нашей избы, он назвал женщин укрывателями и высказал подозрение, что таких надо отдавать под суд. Я затрепыхалась на печи, почуя, что слово «суд» не самое подходящее для нас слово. Мама моя была догадливее тетки Марии и иногда умела сказать.
– Да мы бы все отдали, не пожалели бы, видит Бог. Понимаем ведь, не беспутные какие, что всем есть охота, да и не по разу в день и в городах, и в деревнях, но поверь, ей-богу, нет у нас ничё, хоть за ноги тряси, обыскивай, все на виду.
Выпученные глаза вымогателя, как его называли в деревне втихую, угасли, глаза закатились, голова опрокинулась вниз, застыла. Вдруг амбарная книга захлопнулась. Женщины при этом встрепенулись, как подстреленные вороны. Все ждали, когда он уйдет. Перед уходом он еще раз напомнил женщинам о долгах и вылез тихо, молча из избы. Тут только женщины облегченно вздохнули, как будто забыли, что он всегда появляется своевременно в нужном месте со своей бухгалтерией, не испытывая к своим жертвам ни милосердия, ни жалости. До сих пор в моем сознании возникает он как некий участник неведомой, тайной войны, в которой нет победителей и побежденных, как держатель колхозного строя. Зловещая, незавидная была у него должность. Страдал ли он от нее сам? Один вид его наводил в деревне страху на окружающих. Мои женщины после его посещения всякий раз находились в полуобморочном состоянии. И чего только не услышишь от них после ухода!
– Печенки его не выносят. Ну-ко, хоть роди, да подай ему, вынь да положь, а где взять? Робим, робим, а за что? Все в долгах, как буржуи в шелках. Да черт с ним, ползай он. На его посмотреть – только плюнуть. Зимой и летом – все одним цветом, в одном пальте ходит, что хоть ли инспектор и с большой сумкой…
После такой встряски женщинам надо было успокоиться, прийти в себя и продолжать жизнь в привычном режиме. Но как успокоишься, когда недоимки, налоги висят на тебе, о них напоминают или угрожают, доводят до «зла горя». Тетка Мария стала, по словам мамы, «маленько не в себе». Она иногда пугала нас неожиданными, не вписывающимися в общий уклад жизни решениями, просьбами.