Это была международная помощь.
Учительница подвела меня поближе к куче.
Хорошее слово – помощь, но международная отдает чужим и далеким. Как сейчас помню, никто не хотел рыться в куче чужих изношенных вещей. Мы стояли молча, чураясь и брезгуя завезенной издалека ветоши, хотя вид у всех был такой, что учителя украдкой роняли иногда слезу, глядя на нас. Я не стала рыться и отыскивать, «что подойдет». Помогла учительница. Она подала мне синюю юбку и голубую выцветшую трикотажную кофточку.
– Это самое маленькое из того, что есть. Тебе подойдет, Таня. Носи.
Я взяла вещи и принесла их домой. Мама сплюнула с руки:
– Правда ведь говорится: «худо, да свое».
Многое тогда давалось мне с трудом. Подумать только, надо самостоятельно, без будильника встать, собраться и успеть на уроки к 8 утра. В школу собирались дети со всей округи. К примеру, мой будущий муж ходил в школу за пять километров в любую погоду.
– Ты, как барыня, нежилась на печи, а я уже выволакивал ноги из грязи.
«Барыня» действительно так нежилась, что частенько опаздывала и приходила уже на второй урок.
5 марта 1953 года я снова опоздала, даже черный большой репродуктор, который висел на телеграфном столбе как раз напротив нашего дома, не мог вовремя разбудить меня. Прикатила в класс лишь в 10 утра и не поверила глазам своим: все дети лежали, положив головы на парты, и плакали. Учительница Анна Павловна Свяжина рыдала, не стесняясь, размазывая слезы по лицу.
– Садись за парту, Таня, и плачь. Умер наш вождь и учитель И.В. Сталин. Как будем жить без него-о-о?! – заголосила она.
Я села и, как велено, положила голову на парту, подложив под голову свои руки. Мне было 9 лет. Почему я должна плакать о Сталине? Я не понимала. Мне тогда было гораздо важнее, что сегодня поесть, как не простудиться и не заболеть. Для меня в ту пору было одинаково: что учитель математики нашей школы Иван Захарович, что вождь и учитель Сталин. Слезы не текли. Жизнь учила переносить все невзгоды молча. Я притихла. Глаза, намазанные слюной, быстро высохли. (Я боялась, что Анна Павловна будет ругать меня за сухие глаза.) Потом я затрясла свою спину для обмана, но печаль из моего худенького тельца не выходила.
В классе между тем стоял вой, хотя рыдали не все. Сильнее всех выла Анна Павловна, задавая тон ученикам. Если поднять голову, то с портрета на стене упрямо на меня смотрел тот, кого мы теперь всем классом оплакивали. Он был высокий, худой, в зеленом кителе, брюках, заправленных в высокие мягкие черные сапоги. В одной руке держал трубку. Голова высоко запрокинута, чистый, ясный взгляд устремлен на зрителя. Много позже выяснилось, что даже внешне он был совсем другой: низкорослый, сухорукий, рябой.