Помнится, я недоумевала и даже спросила об этом у женщин, когда мы шли с работы домой, почему Виктор целыми днями сидит на скамеечке: отдыхает, греется, курит, а им нисколечко не помогает? Он же мужчина сильный и не старый.
– Напраслину ты на хорошего мужика возводишь. Это он для нас каждый день вечерами пилу направляет, топор точит, самые толстые караванья колет. А главное, на нем машина, за нее он отвечает головой, следит, чтоб работала исправно, как часы, а для этого ее прочищать надо…
– Все равно ваш труд тяжелее, – настаивала я.
– Как ты понять не можешь, голова твоя садовая, что он все время за прибором должен смотреть. Тут понятие иметь надо, а то машина загорится или лопнет, и до пожара недалеко.
– Да ничего с ней не случится, крепкая она.
– Тебе ловко говорить так, ты еще маленькая, а Виктору доверил колхоз самую сложную машину. От ее работы зависит сдача хлеба государству.
Но я стояла на своем: как несправедливо, чтоб мужик всю зиму ленился, а тетеньки в это время убивались!
В один из дней мы с мамой свернули на нашу улицу и услышали песню, которая неслась из черного репродуктора, установленного на телеграфном столбе в центре села. Женский голос колоритно пел: «Эх, валенки, валенки…»
– Хорошо ты, Русланова, поешь, да только валенок у нас никаких нету.
Мы шли по неровной дороге, и смерзшиеся мамины сапоги гулко стучали в такт ударам моего сердца. Всю дорогу до дома мы вслух мечтали о том, как было бы сейчас хорошо наесться досыта одного, только одного хлеба.
Отчетливо помню, как в конце рабочего дня мы заходили на мельницу. Мельник уже знал, что мы пришли падать к нему в ноги. Он разрешал нам сметать верхний слой буса от муки с круглых черных бревен в платок. Мама предупреждала меня, чтоб сметала бус я осторожно, не задевая нижний пыльный слой.
– Вот наметем пригоршенку, если повезет, то заварим сегодня заваруху.
Глава 15. Мы выбираемся из низа
В конце лета 1954 года нас дожала советская власть. Уже много раз нам предлагали переехать из нашего низа во флигелек, который был построен на улице, ближе к реке, напротив дома родного маминого дяди – Федора Курочкина. Он был родным братом бабушки Таисии Ивановны. (Курочкин – было его прозвище за то, что по непонятной причине в сеть вместо рыбы «попала одинова курица».) Мы, честно говоря, не хотели уезжать из обжитого родового гнезда, сопротивлялись, как могли, и не понимали, почему на нас так планомерно давят. Много раз поднимались мама с теткой Марией на второй этаж в сельсовет для беседы, а между собой рассуждали:
– Кому мы помешали? Здесь центр села, в праздники шумно и весело, соседи – свои люди.