– Я так понимаю, у тебя был любовник.
Голос гауптшарфюрера напугал меня. Мне никак не удавалось выдавить из себя ответ. Наконец я молча покачала головой.
– Что делает этот отрывок еще более впечатляющим, – заметил он. – Разве что не вполне корректным.
Я вскинула глаза и встретилась с ним взглядом. Он резко отвернулся и встал, как обычно после обеда, оставляя мне еду, чтобы я управилась с ней, пока он совершает обход в «Канаде».
– Не… по механике, – сухо добавил гауптшарфюрер, застегивая шинель. – Последний отрывок. Когда Александр говорит, что становится легче во второй раз. – Он отвернулся и надел на голову фуражку. – Не становится никогда.
Моя пишущая машинка исчезла.
Я стояла перед маленьким закутком, где гауптшарфюрер отвел мне рабочее место, и удивлялась: что я сделала не так?
Дарья советовала мне не привыкать к хорошему, а я только пожимала плечами, игнорируя ее предостережения. Когда другие женщины глумились надо мной или отпускали саркастические замечания по поводу странной дружбы между мной и гауптшарфюрером, я отмахивалась от них. Какое мне дело, что думают люди, когда сама я знаю правду? Я жила как в бреду и убедила себя: пока тянется моя история, жизнь тоже не прервется. И тем не менее даже у Шахерезады по прошествии 1001 ночи кончились сказки. К тому моменту царь, который спасал ее от казни каждое утро, чтобы вечером услышать продолжение истории, стал умнее и добрее благодаря содержавшимся в сказках нравоучениям.
Он сделал Шахерезаду царицей.
Я хотела только одного: чтобы союзники пришли до того, как у меня закончатся сюжетные ходы.
– Ты больше здесь не работаешь, – бесстрастно произнес гауптшарфюрер. – Немедленно отправляйся в госпиталь.
Я побледнела. Госпиталь был преддверием газовой камеры. Это знали все. Потому заключенные и не стремились попасть туда даже в случае серьезной болезни.
– Но я чувствую себя нормально, – сказала я.
Гауптшарфюрер бросил на меня быстрый взгляд:
– Это не обсуждается.
Я мысленно пробежалась по событиям вчерашнего дня: чем я занималась? Заполняла бланки, принимала сообщения. Я не могла припомнить никаких изъянов или промахов в своей работе. Как обычно, мы с полчаса поговорили о моей книге, и это подтолкнуло гауптшарфюрера к рассказу о недолгом времени, которое он провел в университете, когда получил премию за свою поэзию.
– Герр гауптшарфюрер, – взмолилась я, – прошу вас, дайте мне шанс. Если я что-то сделала неправильно, я все исправлю…
Он посмотрел мимо меня за открытую дверь и жестом подозвал младшего офицера, который должен был сопровождать меня.