Весь тот день за работой мне казалось, что я слышу крики младшей из сестер, казнь которой была отложена. На таком расстоянии это было невозможно, но ее крики впечатались в мозг и звучали в нем, как радиосигнал с тонущего корабля. Это заставило меня вспомнить свою сестру. Впервые я подумала, что, может быть, Бася была права, она избегла ужасов жизни в таком месте, как это. Если знаешь, что умрешь, не лучше ли самому избрать время и место, вместо того чтобы ждать, пока судьба обрушится на тебя, как молот на наковальню? Что, если Бася совершила этот поступок не из отчаяния, а использовала последний шанс, когда могла сама распоряжаться своей жизнью? На прошлой неделе гауптшарфюрер спас меня, но это не означает, что он и дальше будет проявлять такую же душевную щедрость. Полагаться я могла только на саму себя.
Наверное, так же думала младшая из сестер, оставшаяся в моем бараке, когда начала переправлять порох мятежникам. Она ничем не отличалась от Баси. Они обе просто искали выход.
Я была так рассеянна, что гауптшарфюрер спросил, не болит ли у меня голова. Голова болела, но я знала, что станет только хуже, когда я по окончании работы вернусь в барак.
Как оказалось, я беспокоилась напрасно. Младшую сестру и четвертую девушку повесили сразу после захода солнца, перед поверкой. Я старалась не смотреть на виселицы, проходя мимо, но слышала, как скрипит дерево, когда поворачиваются на веревках тела этих жутких балерин, и как хлопает ткань их юбок под порывами ветра.
Однажды ночью стало так холодно, что, когда мы проснулись, волосы у нас были покрыты инеем. Утром, когда нам раздавали пайки, старшая по бараку взяла у одной из женщин оловянную кружку с кофе и подбросила ее вверх. Выплеснувшаяся жидкость мигом замерзла, превратившись в огромное белое облако. Патрульные собаки, стоявшие рядом с охранниками на поверке, скулили, приподнимали с обледенелой земли то одну лапу, то другую и поджимали хвосты. А у нас до полной потери чувствительности немели руки и ноги. По дороге на работы мы кутались в шарфы, стараясь уберечь от обморожения носы и щеки.
На той неделе температура опустилась так низко, что в нашем бараке умерли двадцать две женщины. Четырнадцать других, которых отправили работать на улице, упали от изнеможения и замерзли насмерть. Дарья принесла мне из «Канады» для утепления рейтузы и свитер. Цены на одеяла на лагерном черном рынке выросли вчетверо.
Никогда еще я не радовалась так своей работе на гауптшарфюрера, но Дарье, продолжавшей трудиться в стылых бараках «Канады», грозила смерть от переохлаждения. Поэтому я, как делала уже несколько раз, когда гауптшарфюрер ушел за обедом, быстро напечатала на украденном у него личном бланке записку с требованием, чтобы заключенная А18557 явилась к нему в кабинет. Надев куртку, шапку, варежки и шарф, я быстро пошла в «Канаду», чтобы доставить записку и привести подругу в тепло, пусть и всего на несколько минут.