Меня повели не к административному зданию. И не в штрафную команду. Вместо этого я оказалась на платформе, куда прибывали товарные поезда с заключенными и где происходила их сортировка.
Там стояли и другие узники, которых загружали в вагоны. Я ничего не понимала, так как знала, что колеса этой машины никогда не крутятся в обратную сторону. Здесь опорожняли товарные вагоны, и людям, вышедшим из них, обратного хода нет.
Охранник оттащил меня за платформу и развязал мне руки. Провозился он с этим непривычно долго. Потом толкнул меня в очередь из женщин, которые загружались в один из вагонов. Какая удача, что на мне была роба, запачканная высохшей кровью Дарьи, шапка, варежки и шарф; да еще блокнот с моей историей, засунутый под платье. Я схватила за руку одного из заключенных, которые загоняли нас в товарняк, и процедила сквозь сжатые от боли в челюсти зубы:
– Куда?
– Гросс-Розен, – буркнул он.
Другой концлагерь, это я знала, потому что видела его название на документах. Едва ли там хуже, чем здесь.
В вагоне я протиснулась к месту под окошком. Будет холодно, зато я смогу глотнуть хоть немного свежего воздуха. Прижавшись спиной к стенке, я сползла вниз и села. Ноги у меня горели после долгих часов стояния. Я задумалась: почему оказалась здесь?
Возможно, такое наказание наложил на меня комендант за воровство.
Или кто-то пытался спасти меня от худшей участи, посадив в поезд и отправив подальше от шутцхафтлагерфюрера?
После всего случившегося я не имела оснований верить, что гауптшарфюрера хоть немного заботит моя судьба, вряд ли он думал даже о том, пережила ли я последнюю ночь. Вероятно, это была игра моего воображения.
Но ведь именно воображение сохраняло мне жизнь долгие месяцы, проведенные в этой адской дыре.
Прошло много часов, прежде чем мы прибыли в Гросс-Розен и узнали, что там нет женского отделения и нас повезут в другой лагерь под названием Нойзальц. Только тогда я сняла варежки, чтобы осторожно ощупать челюсть, и что-то упало мне на колени.
Записка, скрученная в крошечный свиток.
Тут я поняла, что охранник, который развязывал мне руки, возился вовсе не с узлами. Он засовывал эту штуку мне в рукавицу – полоска, отрезанная от листа бумаги с водяными знаками, такую я вставляла в свою пишущую машинку каждый день в течение нескольких последних месяцев.
На ней было написано:
ЧТО БУДЕТ ДАЛЬШЕ.
Гауптшарфюрера я больше никогда не видела.
В Нойзальце я работала на текстильной фабрике Грушвица. Сперва занималась выделыванием нитей – темно-красных, от которых пальцы мои приобретали такой же цвет, – однако, так как прежде я работала с бумагами, имела доступ к пище и была крепче большинства других женщин, вскоре меня отправили грузить в товарные вагоны ящики с военной амуницией. Мы работали вместе с политическими заключенными – поляками и русскими, – которые разгружали приходившие в лагерь поезда.