И конечно, шрам на месте левой груди.
Все еще злой и красный. Из-под стежков, как гребень горы, выпирала сжатая ими плоть.
Тут бабушка увидела меня. Правой рукой она открыла дверцу душа, так что я едва не задохнулась от запаха талька.
– Иди сюда, Сейджела, – сказала она. – Мне от тебя нечего прятать.
Я сделала шаг вперед и остановилась, потому что шрамы на теле бабушки были даже страшнее Оскара.
– Ты замечаешь, что во мне что-то не так? – продолжила бабушка.
Я кивнула. У меня тогда не хватало слов, чтобы объяснить, чего я не вижу, но я понимала, что так быть не должно, указала на рану и сказала:
– Ее нет.
Бабушка улыбнулась, и этого хватило, чтобы я перестала видеть шрам и снова узнала ее.
– Да, – сказала она. – Но видишь, сколько еще меня осталось?
Я жду в комнате бабушки, пока Дейзи готовит ее ко сну: мягкими движениями кладет подушки так, как любит бабушка, и подтыкает одеяло, прежде чем уйти. Я сажусь на край кровати и беру бабушку за руку. Рука у нее сухая и холодная. Я не знаю, что сказать. Я не знаю, что тут еще можно сказать.
Кожа у меня на лице почесывается, будто шрамы обладают способностью узнавать друг друга, только те, что сегодня обнажила бабушка, невидимы. Хочется поблагодарить ее за рассказ. За то, что она выжила, ведь без нее меня бы здесь не было. Но как сказала бабушка, иногда слов недостаточно, чтобы выразить чувства, которые вы хотите в них вложить.
Бабушкина свободная рука приплясывает у края одеяла, подтягивает его к подбородку.
– Когда закончилась война, – говорит она, – знаешь, к чему мне было трудно привыкнуть? К комфорту. Я долго не могла спать на матрасе. Вместо этого брала одеяло и ложилась на полу. – Она смотрит на меня, и на миг я вижу девушку, какой она была. – Это твой дед помог мне выправиться. «Минка, – говорил он, – я тебя люблю, но я не буду спать на полу».
Я помню деда как тихого старика, который любил книги. Пальцы у него всегда были запачканы чернилами оттого, что он выписывал чеки покупателям в своем букинистическом магазине.
– Вы познакомились в Швеции, – говорю я, потому что такую историю нам рассказывали.
Бабушка кивает:
– Когда я выздоровела после тифа, поехала туда. Тогда мы, выжившие, могли ездить по Европе бесплатно. Я отправилась с еще несколькими женщинами в пансион в Стокгольме и каждый день завтракала в ресторане просто потому, что могла. А он служил в армии и получил увольнительную. Он сказал, что в жизни не видел девушку, которая съедала бы зараз столько блинов. – Бабушка улыбается, морщины залегают глубже, преображая ее лицо. – Он каждый день приходил в тот ресторан и сидел рядом со мной у стойки, пока я не согласилась пообедать с ним.