Лео видит, как я закрываю за собой дверь спальни, после того как бабушка уснула.
– Как вы?
Я замечаю, что он прибрался на кухне, вымыл чашки, из которых мы пили чай, смахнул со стола крошки, вытер столешницу.
– Она уснула, – говорю я, уклоняясь от ответа. Как я? Как можно чувствовать себя после такого рассказа? – И Дейзи здесь, если ей что-нибудь понадобится.
– Поверьте, я знаю, как тяжело слушать такие истории…
– Вы не знаете, – перебиваю его я. – Вы этим зарабатываете на жизнь, Лео, но вас лично это не касается.
– Вообще, для меня это очень даже личное, – возражает он, и я сразу чувствую себя виноватой.
Лео всю жизнь посвятил розыску военных преступников, а я не позаботилась о том, чтобы выудить из бабушки ее историю, когда, уже будучи подростком, узнала, что она пережила Холокост.
– Он Райнер Хартманн, да? – спрашиваю я.
Лео выключает свет на кухне и говорит:
– Ну, мы это проверим.
– Вы мне что-то недоговариваете?
Он слабо улыбается:
– Я агент федеральной службы, и, если отвечу, мне придется вас убить.
– Правда?
– Нет. – Он придерживает для меня дверь, а затем убеждается, что она заперта за нами. – В настоящий момент нам известно только то, что ваша бабушка была в Освенциме. Там служили сотни эсэсовских офицеров. Она пока не признала в вашем Джозефе одного из них.
– Он не мой Джозеф.
Лео распахивает передо мной дверцу взятой напрокат машины, а сам подходит к месту водителя.
– Я знаю, вы испытываете к этому делу вполне законный интерес и хотели бы, чтобы оно завершилось еще вчера. Но для того, чтобы мой отдел сделал это, мы должны расставить все точки над «i» и прочертить все палочки на «t». Пока вы сидели со своей бабушкой, я позвонил в Вашингтон. Мой историк, Джиневра, сейчас обрабатывает разные фотографии и отправит их мне в отель со службой доставки. Если нам повезет и ваша бабушка будет готова, мы получим доказательства, необходимые, чтобы этот ком покатился дальше. – Лео отъезжает от дома.
– Но Джозеф доверился мне, – возражаю я.
– Вот именно. Он не хотел, чтобы его экстрадировали или преследовали по закону, в противном случае он пришел бы со своим признанием ко мне. Мы не представляем, что у него на уме: вводит он сам себя в заблуждение или это такая странная тяга к смерти. Есть дюжина причин, которые объясняют его желание, чтобы вы помогли ему покончить с собой, и, может быть, он думает, что должен выглядеть в ваших глазах достойным осуждения, прежде чем вы станете обдумывать его просьбу. Я не знаю.
– Но все эти подробности…
– Ему за девяносто. Он мог последние пятьдесят лет смотреть по телевизору канал «История». Есть много экспертов по Второй мировой войне. Подробности хороши, но только в том случае, когда их можно прикрепить к конкретному лицу. Вот почему, если нам удастся сопоставить рассказ старика со свидетельствами человека, который на самом деле видел его в Освенциме, у нас появится дело.