Когда не понимаешь языка, на котором говорят, есть два выхода: можно бороться с ощущением изоляции или отдаться ему. Я позволяю молитве волной прокатиться по мне. Наблюдаю за собравшимися, когда настает их черед читать ответную молитву, они как актеры, заучившие реплики. Выходит кантор, начинает петь, в мелодии слышны печаль и сожаление. Вдруг меня пронзает мысль: с этими словами выросла моя бабушка. Эти ноты – она их слушала. И все эти люди – пожилые пары и семьи с малышами; дети лет десяти-двенадцати, готовящиеся пройти бар-мицву и бат-мицву; родители, такие гордые своими чадами, что не могут удержаться и без конца трогают их волосы, гладят по плечам, – их не было бы здесь, если бы все пошло так, как планировали Райнер Хартманн и остальные приспешники нацистского режима.
История – это не про даты, места и войны. Это про людей, которые заполняют пространство между ними.
Вот молитва за больных и здоровых, проповедь от раввина. Вот благословение хлеба и вина.
Потом настает время каддиша – молитвы за любимых людей, которые умерли. Я чувствую, что Лео встает на ноги.
Зазвучали начальные слова каддиша.
Нагнувшись, Лео поднимает и меня тоже. Я сразу впадаю в панику, уверенная, что все таращатся на меня – девицу, не знающую ни строчки из роли, на которую ее выбрали.
– Просто повторяй за мной, – шепчет Лео; я так и делаю – произношу незнакомые слоги, которые катаются на языке, как галька, и забиваются в уголки рта. – Аминь, – наконец произносит Лео.
Я не верю в Бога. Но, сидя здесь, в зале, полном людей, которые думают иначе, понимаю, что верю в людей, в их силу помогать друг другу и радоваться жизни, несмотря ни на что. Я верю, что невероятное каждый день одерживает верх над обыденным. Верю, что надежда, пусть даже всего лишь на лучшее завтра, – это самое сильное лекарство на планете.
Раввин читает последнюю молитву, а когда поднимает лицо к собравшимся, оно у него ясное и обновленное – спокойная гладь озера на заре нового дня. Если быть честной до конца, я и сама чувствую себя примерно так же, словно перевернула исписанную страницу и готова начать с чистого листа.
– Шаббат шалом! – возглашает раввин.
Сидящая рядом со мной женщина примерно такого же возраста, как моя мать, с копной рыжих, сильно вьющихся волос, которые противятся закону всемирного тяготения, растягивает рот в широченной улыбке и показывает мне свои пломбы.
– Шаббат шалом, – говорит она и крепко сжимает мою руку, как будто мы с ней знакомы всю жизнь.
Маленький мальчик впереди нас, который все время ерзал, скачет на коленях у отца и тянет вверх ручонки с пухлыми растопыренными пальчиками, выражая восторг. Его папаша смеется.