– Прошу вас, – молю я, но Минка закрывает лицо руками.
Сейдж, похоже, страдает еще сильнее, чем бабушка. Но ведь это и есть любовь, верно? Когда тебе тяжелее видеть страдания другого человека, чем страдать самому?
– Достаточно, – заявляет Сейдж. – Простите, Лео, но для нее это слишком тяжелое испытание.
– Пусть она сама примет решение, – предлагаю я.
Минка отвернулась от меня, затерявшись в воспоминаниях. Дейзи подлетает к ней, как ангел мщения, и обнимает за плечи свою хрупкую подопечную:
– Вы хотите отдохнуть, миссис Минка? Мне кажется, вам нужно немного полежать.
Она бросает на меня сердитые взгляды и помогает Минке подняться на ноги, подает ей трость и ведет по коридору.
Сейдж как будто разрывается на части, видя, как бабушка уходит.
– Не надо было вас сюда приводить, – шепчет она.
– Я уже видел такое, Сейдж. Это шок для человека – видеть своего мучителя. Другие выжившие в лагерях реагировали так же, но они собирались с духом и участвовали в процедуре опознания. Знаю, она больше пятидесяти лет держала эти чувства под замком, и мне понятно ее состояние. Резко отрывать пластырь от раны – это очень больно.
– Это не пластырь, – возражает Сейдж, – а операция без наркоза. И мне плевать на других выживших, которых вы наблюдали в таких же ситуациях. Я забочусь о своей бабушке.
Резко поднявшись, Сейдж уходит в коридор, оставляя меня с фотографиями.
Я смотрю на лицо Райнера Хартманна. Ничего в нем нет особенного, никаких признаков, что этот человек на самом деле – чудовище. И у меня возникает вопрос: что за токсичный коктейль из наследственности и образования позволил мальчику, которого растили совестливым, принять участие в геноциде?
Разломленная пополам булочка, которую испекла Сейдж, лежит на тарелке, как разбитое сердце. Я вздыхаю и тянусь к портфелю, чтобы убрать в него лист с фотографиями, но в последнее мгновение останавливаюсь. Беру тарелку с булочкой и иду в спальню Минки. За дверью слышны тихие голоса. Сделав глубокий вдох, стучусь.
Минка сидит в мягком кресле, положив ноги на оттоманку.
– Перестань суетиться, Сейдж, – раздраженно говорит она, когда Дейзи открывает мне дверь. – Со мной все в порядке!
Отлично, старушка еще даст бою. Мне нравится, что она то крепкая, как гвоздь, то мягкая, как замша. Именно это помогло ей пережить худшую эру в истории, я уверен, и до сих пор держит ее на ногах.
И перешло по наследству к внучке, даже если сама Сейдж об этом не догадывается.
Обе они смотрят на меня, когда я вхожу с булочкой и фотографиями в руках.
– Вы, наверное, шутите, иначе и быть не может, – бормочет Сейдж.