Но она, слава богу, обвивает руками мою шею и сама порывисто прижимается ко мне. Закапывается пальцами в мои волосы, наполняет мою грудь своим дыханием. На вкус она как лимон с корицей, пахнет кокосовым лосьоном и ленивыми закатами. Она – как провод под напряжением: в каком месте ни коснется меня, я горю.
Когда Сейдж забрасывает ногу мне на бедра, я сдаюсь. Она обхватывает ногами мою талию, платье на ней задирается, и я несу ее в спальню, где кладу на свежайшее постельное белье. Она тянет меня к себе, это как затмение солнца, и в голове у меня мелькает последняя сознательная мысль: лучшего конца у этой истории быть не могло.
В коконе комнаты, куда из-за плотных штор не проникал свет, мы оказываемся пойманными во временной пузырь. Иногда я просыпаюсь, обнимая Сейдж, иногда пробуждается она, а я – в кольце из ее рук; иногда ее голос обволакивает меня и вяжет по рукам и ногам крепко, как скомканная во сне простыня.
– Я во всем виновата, – в какой-то момент произносит Сейдж. – Это было после вручения дипломов, мы с мамой набили моими вещами машину и поехали домой. Мешков и коробок набралось так много, что в зеркало заднего вида ничего нельзя было разглядеть, и я сказала, что поведу машину сама. День выдался прекрасный. Тем ужаснее случившееся. Ни дождя, ни снега – не на что больше свалить вину. Мы ехали по шоссе. Я пыталась обогнать грузовик, но не заметила машину на соседней полосе, резко вильнула рулем. А потом… – По спине Сейдж пробегает дрожь. – Она не умерла прямо на месте. Ей сделали операцию, а потом она подхватила какую-то инфекцию, и тело ее начало отказывать. Пеппер и Саффрон сказали, что это несчастный случай. Но я знаю, в глубине души они винят меня. И мама тоже винила.
Я крепко обнимаю ее:
– Уверен, это не так.
– Когда она лежала в больнице, – продолжает Сейдж, – то, умирая, сказала мне: «Я тебя прощаю». Зачем прощать, если не считаешь человека в чем-то виноватым?
– Иногда дурные вещи происходят сами по себе, – говорю я, поглаживая большим пальцем щеку Сейдж, путешествуя по холмам и долинам ее шрама.
Она ловит мою руку, подносит к губам и целует ее, говоря:
– А иногда так же происходят хорошие.
У меня есть тысяча оправданий.
Это было красное вино.
И белое.
Тяжелый день.
Напряженная работа.
Черное платье так соблазнительно облегало ее фигуру.
Мы оба испытывали одиночество/вожделение/возвышенную печаль.
Фрейд многое мог бы сказать о моей несдержанности. И мой босс тоже. Я воспользовался слабостью женщины, только что похоронившей родственницу и выступающей в роли важного свидетеля в деле, которое ведет отдел ПЧСР, и это – вопиющее нарушение деловой этики и вообще всех правил приличия.