Я замечаю, что перестала дышать.
– Вы застрелили девушку, которая была секретаршей?
– Хотел застрелить. Но я получил ранение, да, на фронте, в правую руку. И плохо справлялся с оружием. Девушки шевелились, они от страха хватались друг за друга. Так что пуля попала в другую.
– Вы убили ее.
– Да. – Он кивает. – Я бы и вторую убил, но тут появился мой брат. Когда он увидел меня с пистолетом в одной руке и деньгами в другой, что мне оставалось? Я сказал, что поймал девушек за воровством, мол, они крали у него, у Рейха. – Джозеф прикрывает глаза одной рукой; кадык у него ходит ходуном, голос звучит сдавленно. – Мой родной брат не поверил мне. Родной брат донес на меня.
– Донес на вас?
– Сообщил в дисциплинарный комитет лагеря. Не о воровстве, а о необоснованном убийстве заключенной. Это была пустая формальность – собрание, на котором мне напомнили о моих обязанностях. Но ты понимаешь, верно? Из-за моего поступка брат предал меня.
Я не могу понять, какая часть истории в извращенном мозгу Джозефа делает это происшествие худшим из всего, что он совершил, – убийство Дарьи или разрушение отношений с братом? Спрашивать мне боязно. Еще страшнее – услышать ответ.
– А что случилось с вашим братом?
– После этого я с ним больше не разговаривал. Слышал, что он давно умер. – Джозеф беззвучно плачет, его руки, лежащие на столе, дрожат. – Пожалуйста, – молит он. – Прости меня.
– Что от этого изменится? Убитую вами девушку к жизни не вернуть. И вашего разрыва с братом это не исправит.
– Нет. Но это будет означать, что хотя бы один человек поверил: я хотел бы, чтобы ничего этого не было.
– Я подумаю. – Таков мой ответ.
Сев в машину, я врубаю кондиционер. В конце квартала сворачиваю направо, в тупик, и останавливаюсь у тротуара. Лео подъезжает ко мне в фургоне и так резко сворачивает к поребрику, что машина заскакивает на него. Сам он вылезает из кабины, вытаскивает меня наружу и кружит вокруг себя.
– Ты спра-ви-лась, – произносит Лео, отмечая каждый слог поцелуем. – Черт возьми, Сейдж! Я не смог бы сделать лучше.
– Ты меня нанимаешь? – спрашиваю я, расслабляясь впервые за последние два часа.
– Зависит от того, на какую должность ты претендуешь. – Лео хмурится. – Ой! Что-то я разговорился… Иди сюда. – Он открывает заднюю дверцу фургона и отматывает запись назад, чтобы я услышала свой голос и голос Джозефа.
Вы убили ее.
Да, и вторую тоже убил бы.
– Значит, дело сделано. – Мой голос звучит глухо, в нем нет ни капли ликования, как у Лео. – Его депортируют?
– Остался еще один шаг. Я уже позвонил Джиневре, своему историку, вечером она будет здесь. Теперь, когда у нас есть запись признания Джозефа, посмотрим, не захочет ли он сотрудничать со следствием и не поговорит ли с нами добровольно. Мы появляемся без предупреждения – обычно, чтобы проверить, есть ли у подозреваемого алиби, но это явно не тот случай. Таким образом мы по возможности получаем дополнительную информацию, чтобы дело не развалилось. Потом мы с Джиневрой вернемся в Вашингтон.