– В Вашингтон? – эхом отзываюсь я.
– Мне нужно написать прокурорский меморандум, чтобы заместитель помощника генерального прокурора одобрил его, начал судебное разбирательство и выпустил пресс-релиз. А потом, обещаю тебе, Джозеф Вебер умрет, – говорит Лео. – Жалким образом, в тюрьме.
Историк Джиневра прилетает в Бостон, а не в Манчестер, потому что другого рейса не нашлось. Это означает, что Лео придется пять часов рулить, чтобы забрать ее из аэропорта, но он не против. За время поездки он введет ее в курс дела, изложит детали, которые она упустила.
Я стою за спиной у Лео, наблюдая, как он завязывает галстук перед зеркалом в ванной.
– Потом, – говорит он, – я высажу ее у гостиницы. Кровати там, насколько я мог судить, удобные.
– Сам тоже там останешься?
Пауза.
– Ты этого хочешь?
Наше отражение в зеркале напоминает современную версию картины Гранта Вуда «Американская готика».
– Вдруг ты скрываешь меня от своей исторички.
Лео обнимает меня:
– Я хочу, чтобы она знала о тебе все. От того, какой ты превосходный двойной агент, до того, как раскачиваешься в душе, напевая Джона Мелленкампа, и перевираешь все слова.
– Ничего я не перевираю…
– Там нет слов «Не нужны мне куклы Барби», уж ты мне поверь. Кроме того, Джиневра в любом случае познакомится с тобой, когда мы пойдем куда-нибудь после работы в Вашингтоне.
Я не сразу понимаю, о чем он.
– Но я не живу в Вашингтоне.
– Вообще-то, у нас там тоже есть пекарни, – робко говорит Лео.
– Просто… это как-то неправильно, Лео.
– Ты сомневаешься? – Он замирает. – Я вполне серьезен. На сто сорок процентов. Я это знаю. Но я только что нашел тебя, Сейдж. И не хочу потерять. Разве это плохо – знать, чего ты хочешь, и держаться за это. Когда-нибудь через много лет мы будем вслух читать пресс-релиз о Райнере Хартманне своим детям и говорить, что мама и папа влюбились друг в друга из-за этого военного преступника. – Он смотрит мне в лицо и морщится. – Все еще не решилась?
– Я говорила не о переезде. Хотя это вопрос дискуссионный…
– Скажу тебе вот что. Если ты сможешь найти для меня работу в Министерстве юстиции здесь, я перееду…
– А о Джозефе, – гну свое я. – Это просто как-то… неправильно.
Лео берет меня за руку, выводит из ванной, сажает на край кровати.
– Тебе это труднее, чем мне. Ты знала его другим, прежде чем обнаружилось, что он – Райнер Хартманн. Но ведь ты сама этого хотела, верно?
Я закрываю глаза:
– Уже не помню.
– Тогда позволь помочь тебе. Если Райнера Хартманна депортируют или даже экстрадируют, это станет новостью. Большой новостью. Об этом услышат не только в нашей стране, но и во всем мире. Мне приятно думать, что, может быть, в следующий раз, когда кто-нибудь соберется пойти на преступление против человечности, будь это даже солдат, которому отдали приказ, он вспомнит репортаж в новостях о нацисте, которого поймали, когда ему было уже девяносто пять лет. Может быть, тогда он поймет, что, если выполнит приказ, правительство Соединенных Штатов или кто-то другой будет охотиться за ним до конца его жизни, не важно, как далеко он убежит и где скроется. И может быть, он подумает: «Мне придется вечно оглядываться через плечо, как Райнеру Хартманну». И откажется выполнять преступный приказ.