— Спасибо. С удовольствием.
Минерва набралась мужества и подошла к его креслу. Он был одет в красновато-коричневую пижаму, а поверх нее — толстый темно-синий халат. За это время, подумала она, волосы у него, наверное, отросли, но он все равно не снимал белой вязаной шапочки. В бороде у него проглядывали серые и седые пряди.
— Миленький, — сказала она. — Чудесно выглядишь. Как мудрец или кто-нибудь этакий из твоей книжки.
Он не поднял головы. Он не сводил пристального взора со сжимавших колени рук. Он и не знал, что у мертвых все еще остаются руки. Что эти руки иногда шевелятся. Он следил за ними — на всякий случай. Другими глазами — боковыми глазами, он наблюдал, как всегда, всегда наблюдал — картины своей гибели.
В них не было ни связи, ни смысла — видимо, потому что он утратил связь со смыслом. Он знал это точно так же, как земляной червяк знает, что он — земляной червяк. Огнельты тащат его сквозь тьму, и свет, и снова тьму. Он ощущает впивающиеся в подмышки твердые когти, слышит их шарканье и поступь. Чувствует, как опорожняется его кишечник. Потом — пробел, промежуток, хиатус, как в кино. Должно быть, по ходу дела он потерял сознание, потому что место его казни — городская площадь.
Многолюдье. Две гремки с пальцами во рту. Человек в черном рисует в воздухе какие-то знаки. Подающий еду порлок сыпет вопросами. Шум, поднятые кулаки. Брутальная праздничная атмосфера. Смерть Мухе! Плаха озарена вращающимися огнями.
Он привязан к передвижному средству на колесиках. Поворачивает голову умолять о пощаде. Огнельт нацепил людскую маску и яркую зеленую тунику с серебряными полосками. И говорит:
— Здорово, старина. Ты как, с нами? Хорошо. Очень хорошо. Оставайся с нами. Меня зовут Гарри, а огнельт слева от тебя — Майк. Дела у тебя не очень, что и говорить. Мы тебя сейчас везем в Хосни Фулы в Эксетере. Окей?
А потом Филип лежит на спине, привязанный. К нему крепятся пыточные инструменты.
— Просто давайте уже побыстрее. Пожалуйста.
— Не переживай, Филип. Майк у нас демон. В два счета поспеем. — Осматривает инструмент. — Так ты — тот самый Филип Мёрдстоун, да? Не, чувак, серьезно, очень жаль видеть тебя в таком состоянии. Ты ужасно крут. У меня от «Хмеля чернокнижника» прямо башку снесло. — Иголка в руку. — Сейчас немножко поспишь, Фил. — Вытаскивает книжку в аляповатой обложке. — Не возражаешь мне подписать, Фил? Пока не развезло?
Над головой Филипа кружится его предсмертный крик. Этот крик все еще витает у него над головой, пока он смотрит себе на руки.
Огнельты проносят его через тьму, и свет, и снова тьму. Он чувствует их жесткие лапы, чувствует руку у себя на голове.