Знаменитые русские о Неаполе (Кара-Мурза) - страница 61
В этот раз И. С. Тургенев был в Риме частым гостем либерального салона великой княгини Елены Павловны (вдовы великого князя Михаила Павловича, дяди недавно вступившего на престол Александра II), постоянными посетителями которого были будущие активные деятели александровских реформ – князь В. А. Черкасский, князь Д. А. Оболенский, граф Н. Я. Ростовцев. Часто собрания проходили и на Via Gregoriana, в квартире князя Владимира Александровича Черкасского и его жены, княгини Екатерины Алексеевны. Благодаря новым друзьям Тургенев включается в обсуждение непривычных для себя политических вопросов, связанных с перспективами нового царствования:
«Я здесь, в Риме, все это время много и часто думаю о России – что в ней делается теперь? Двинется ли этот Левиафан (подобно английскому) и войдет ли в волны, или застрянет на полпути. До сих пор слухи приходят все только благоприятные; но затруднений бездна, а охоты, в сущности, мало. Ленив и неповоротлив русский человек и не привык ни самостоятельно мыслить, ни последовательно действовать. Но нужда – великое слово! – поднимет и этого медведя из берлоги».
В середине февраля 1858 г. И. С. Тургенев и В. П. Боткин выехали из Рима в Неаполь, где прожили с 17 февраля по 7 марта в «забитом иностранцами» «Hotel de Rome» на набережной Санта-Лючия. Вместе с Черкасскими (которые приехали в Неаполь почти одновременно с ними и поселились в тоже переполненном соседнем «Hotel de Russie») Тургенев и Боткин ездили в Помпеи, плавали на Капри, смотрели Лазурный грот. Впоследствии Тургенев писал из Рима А. А. Фету:
«Я виноват перед Вами; не тотчас ответил на Ваше первое письмо. Причиной тому была поездка в Неаполь, где мы с Боткиным провели около двух недель весьма приятно, несмотря на неудовлетворительную погоду и на отсутствие зелени, придававшие всем великолепнейшим видам какую-то унылую и сухую мертвенность. Неаполь надо видеть летом! Но на нет суда нет – мы и тем были довольны. Помпеи произвели большое впечатление – а также Голубой грот и поездка туда».
8 марта И. С. Тургенев вернулся в Рим, через несколько дней выехал оттуда во Флоренцию, а затем через Пизу, Геную, Милан, Венецию и Триест уехал в Вену.
Я возвращался домой после долгой прогулки на берегу моря. Я быстро шел по улице; уже давно настала ночь, южная, не тихая и грустно задумчивая, как у нас, нет! вся светлая, роскошная и прекрасная, как счастливая женщина в цвете лет; луна светила невероятно ярко; большие лучистые звезды так и шевелились на темно-синем небе; резко отделялись черные тени от освещенной до желтизны земли. С обеих сторон улицы тянулись каменные ограды садов; апельсинные деревья поднимали над ними свои кривые ветки, золотые шары тяжелых плодов то чуть виднелись, спрятанные между перепутанными листьями, то ярко рдели, пышно выставившись на луну. На многих деревьях нежно белели цветы; воздух весь был наполнен благовонием томительно сильным, острым и почти тяжелым, хотя невыразимо сладким. Я шел и, признаться, успев уже привыкнуть ко всем этим чудесам, думал только о том, как бы поскорей добраться до моей гостиницы, как вдруг из одного небольшого павильона, надстроенного над самой стеной ограды, вдоль которой я спешил, раздался женский голос. Он пел какую-то песню, мне незнакомую, и в звуках его было что-то до того призывное, он до того казался сам проникнут страстным и радостным ожиданьем, выраженным словами песни, что я тотчас невольно остановился и поднял голову. В павильоне было два окна; но в обоих жалюзи были спущены, и сквозь узкие их трещинки едва струился матовый свет. Повторив два раза – vieni, vieni ‹приди, приди›, голос замер; послышался легкий звон струн, как бы от гитары, упавшей на ковер, платье зашелестело, пол слегка скрипнул. Полоски света в одном окне исчезли… кто-то изнутри подошел и прислонился к нему. Я сделал два шага назад. Вдруг жалюзи стукнуло и распахнулось; стройная женщина, вся в белом, быстро выставила из окна свою прелестную голову и, протянув ко мне руки, проговорила: «Sei tu?» ‹Это ты?› Я потерялся, не знал, что сказать, но в то же мгновение незнакомка с легким криком откинулась назад, жалюзи захлопнулось, и огонь в павильоне еще более померк, как будто вынесенный в другую комнату. Я остался неподвижен и долго не мог опомниться. Лицо женщины, так внезапно появившейся передо мною, было поразительно прекрасно. Оно слишком быстро мелькнуло перед моими глазами, для того чтобы я мог тотчас же запомнить каждую отдельную черту; но общее впечатление было несказанно сильно и глубоко… Простояв довольно долго на одном и том же месте, я, наконец, отошел немного в сторону, в тень противоположной ограды, и стал оттуда с каким-то глупым недоумением и ожиданием поглядывать на павильон. Я слушал… слушал с напряженным вниманием… Мне то будто чудилось чье-то тихое дыхание за потемневшим окном, то слышался какой-то шорох и тихий смех. Наконец, раздались в отдалении шаги… они приблизились; мужчина такого же почти роста, как я, показался на конце улицы, быстро подошел к калитке подле самого павильона, которой я прежде не заметил, стукнул, не оглядываясь, два раза железным ее кольцом, подождал, стукнул опять и запел вполголоса: «Ессо ridente…» ‹Вот веселый› Калитка отворилась… он без шуму скользнул в нее. Я встрепенулся, покачал головой, расставил руки и, сурово надвинув шляпу на брови, с неудовольствием отправился домой. На другой день я совершенно напрасно и в самый жар проходил часа два по улице мимо павильона и в тот же вечер уехал из Сорренто, не посетив даже Тассова дома ‹дома в Сорренто, где родился Торквато Тассо. – А. К.›.