Знаменитые русские о Неаполе (Кара-Мурза) - страница 78
‹Помпей и Геркуланума›… Я писал из окон своего палаццо море, Позилиппо, окутанные в вечерние серо-голубые тона…»
М. В. Нестеров. Неаполитанский залив. 1908. Экспонируется в Уфимской галерее им. Нестерова под ошибочным названием «Адриатическое море. 1893».
Затем Нестеровы переехали на Капри, в тот самый старинный и достаточно дорогой отель «Pagano» (сегодня он продолжает существовать под именем «Palma»), росписи постояльцев-художников в котором так увлекли Нестерова в 1889 г. Нестеров вспоминал о новом пребывании на Капри:
«Я с первых дней приезда сюда усиленно стал работать. Сестра охотно следовала за мной с этюдником. Она терпеливо сидела около во время сеанса, любуясь морем, далекой Искьей, вдыхая сладостный аромат юга. Были написаны море и дали и чудная церковка – развалины далекой старины. Церковка мне была нужна для фона одной из картин обительского храма».
«Церковка», о которой идет речь в мемуарах Нестерова – это развалины картезианского монастыря San-Giacomo (сегодня отреставрированного). Этюды и зарисовки этого монастыря впоследствии послужили Нестерову фоном для фрески «Христос, Марфа и Мария Магдалина» в росписях Марфо-Мариинской обители в Москве.
После Капри Нестеровы в 1908 г. минуя Рим, приехали во Флоренцию; затем побывали в Венеции:
«Мы покинули Венецию, лагуны, а потом и прекрасную Италию, – опять через ‹перевал› Земмеринг вернулись в Вену; минуя Краков, были на русской границе… Родимая сторона – мы дома, в Киеве…»
Осенью 1911 г. М. В. Нестеров в последний раз побывал в Италии – в Венеции, Сьене, Риме, Орвьето, Вероне:
«Это и было мое последнее путешествие в чужие края. Мечта побывать в Испании, в Англии, в северных странах осуществиться не могла…»
В отеле публика интернациональная. Тут и англичанки, и шведы, и немцы, есть один датчанин-художник, который таскает с собой огромный подрамок с начатым на нем импрессионистическим пейзажем. Все они мне нравятся, и скоро завязывается знакомство. Странный русский, не расстающийся со своей голубой книжкой, начинает интриговать раньше других двух старых англичанок, потом датчанина-художника, и разговор при помощи голубой книжки как-то налаживается. Я отважно ищу слов, фраз в своей книжке, моих ответов терпеливо ждут. Все, и я в том числе, в восторге, когда ответ найден и я угадал то, о чем меня спрашивают… Я в прекрасном настроении; я вижу, ко мне относятся мои сожители с явной симпатией – это придает мне «куражу», я делаюсь отважней и отважней: я почти угадываю речи моих застольных знакомцев. Так проходит неделя. Я делаюсь своим. Со всеми в самых лучших отношениях. Начал писать, и мое писанье нравится, симпатии ко мне увеличиваются. В числе моих друзей – старый англичанин, говорят, очень богатый. Он расспрашивает меня о России, и я говорю о ней с восторгом, с любовью, что для англичанина ново: он слышал, что русские обычно ругают свою родину, критикуют в ней все и вся. То, что я этого не делаю, вызывает ко мне симпатии старика.