Следующие две недели у меня была своего рода депрессия.
Даже несмотря на то, что мы с Брук тусовались чаще, чем до появления Рей, наши разговоры стали вялыми. Мы не говорили о Броэме, и каждое упоминание о Рей сопровождалось бурными эмоциями Брук, а меня разрывало от чувства вины, поэтому мы избегали таких разговоров.
По правде, чувство вины накрывало меня несколько раз в день. Становилось все тяжелее смотреть в глаза Брук и притворяться, будто я не имею никакого отношения к ее душевной боли. Я разрушила отношения между мной и Броэмом и знала, что должна рассказать Брук, как с ней поступила, но я не вынесу, если наши отношения также разрушатся, поэтому я продолжала день за днем откладывать разговор. Я убеждала себя, что сейчас неподходящее время, но, честно говоря, в основном потому, что не хотела, чтобы она знала, какой я ужасный человек, совершавший отвратительные поступки.
Я не хотела так думать. Я представлялась себе героем, хорошим человеком. Я всегда была героем. Славной (разве нет?), и изо всех сил старалась поступать правильно (обычно). Но ты не считаешься хорошим человеком лишь потому, что хочешь этого. Ты – хороший человек, если делаешь хорошее. А я совершила нечто плохое по отношению к тем, о ком должна была заботиться больше всех.
Вдобавок к моему рукотворному чистилищу каждый раз, когда я ловила мимолетный взгляд Броэма, я чувствовала себя так, словно меня ударило током. Броэм старался держаться вместе с Хантером, Люком и Финном в коридорах. Между уроками он с серьезным лицом бегал за учителями, чтобы что-то выяснить. Сгребал книги из шкафчика, утопая в своих мыслях.
Он никогда не смотрел на меня. Словно я была невидимой. Декор, украшающий коридоры, сливающийся с темно-синей формой.
Однажды даже мама заметила мое подавленное настроение, когда подвозила домой из школы. Я не хотела вываливать на нее все, потому что она каждый день сталкивалась со школьными драмами. Последнее, что ей требовалось, – чтобы я взваливала на нее еще больший груз. Но, честно говоря, я и не думала, что она заметит, обычно так не происходило, поэтому не стала притворяться.
– У меня все в порядке, правда, – возразила я, когда она начала давить на меня, но все, что она сделала, – это вскинула брови.
– Я носила тебя под сердцем девять месяцев, вырастила тебя. Я живу с тобой почти семнадцать лет. И ты действительно думаешь, что я не могу понять, когда все в порядке, а когда нет?
В ответ я свернулась калачиком, закинув ноги на сиденье и сжав руки. Мама сказала это так, будто мы всегда были открыты друг с другом. Но, конечно, я купилась.