Тем не менее к полудню следующего дня боли прекратились, Альфьери оделся и в два часа спустился в столовую обедать. Но на этот раз он не смог взять в рот и кусочка еды; почти всю вторую половину дня и часть вечера он провел в дремоте, а ночью почувствовал необычайное возбуждение и проспал всего час-другой.
Утром 5 октября он самостоятельно побрился, оделся почти без помощи камердинера и решил выйти подышать воздухом. Он уже стоял на пороге, как вдруг начался дождь, грозивший перейти в ливень. От прогулки пришлось отказаться: Альфьери поднялся наверх, в кабинет, и попытался работать, но безуспешно. После этого он весь день пребывал в сильнейшем раздражении. Такое с ним случалось часто, и при других обстоятельствах домашние не усмотрели бы тут повод для беспокойства, но на этот раз графиня Олбани чрезвычайно встревожилась. Правда, вечером раздражение немного улеглось, он с удовольствием выпил чашку шоколада и вскоре лег, но через три часа у него опять начались боли в животе, сильнее и мучительнее прежних. Доктор, за которым послали впервые, назначил горчичники к ступням. После долгих препирательств больной согласился на эту процедуру; но едва горчичники начали действовать, как Альфьери, опасаясь, что на ногах у него откроются раны, которые помешают ему ходить, тайком снял их и затолкал в угол кровати. И все же, как ни мало длилось их действие, они оказали на больного благотворное действие; к вечеру следующего дня он почувствовал себя лучше и, несмотря на все уговоры и увещевания, встал, уверяя, что ему невыносимо лежать в постели.
Утром 8 октября у Альфьери появились настолько тревожные симптомы, что его постоянный врач призвал на консультацию одного из своих собратьев. Тот одобрил прописанный коллегой курс лечения, побранил больного за преждевременно снятые горчичники (он догадался об этом по слишком слабым следам от процедуры) и назначил нарывной пластырь к ногам. Но этому лечению Альфьери воспротивился еще сильнее, чем горчичникам. Он заявил, что ничто на свете не заставит его прибегнуть к пластырю, и попросил врачей заниматься лишь одним — успокоить ему боли в животе; и тогда врачи приготовили ему микстуру с большой дозой опия.
Вначале микстура помогла; но поскольку больной упорно не желал ложиться в постель и оставался на кушетке возле графини Олбани, которая сама выполняла роль сиделки, временное облегчение, вызванное сильным наркотиком, постепенно сменилось галлюцинациями; бледное лицо Альфьери налилось кровью, приоткрытые глаза смотрели пристальным, лихорадочно возбужденным взглядом, голос стал резким и пронзительным; у больного начался бред — ему представлялись давно забытые события детства и юности, причем так живо и отчетливо, словно все это случилось только вчера. Более того, сотни стихов Гесиода, прочитанных им когда-то лишь однажды, непостижимым образом всплыли в его памяти, да еще с такой ясностью, что он декламировал их целыми строфами, сам не зная как. Это состояние возбуждения продлилось до шести часов утра.