— Не беспокойтесь, — каким-то незнакомым глухим голосом ответил Тэд, и я увидел, что и левый уголок рта тоже был ловко заклеен и закрашен. Это-то и мешало ему говорить свободно. — Мои манатки, и деньги в том числе, на морском вокзале в автоматической камере. Я же говорил, что собирался рвать когти после вашего звонка… Вот только в этом спортивном костюме… — Тэд с сомнением осмотрел красный тренировочный костюм. — Впрочем, я успею переодеться на месте… Если, конечно, вы меня отпустите. — Он обвел нас с Сузуки не слишком-то вежливым взглядом.
— Тэд, ты отправишься в Рио. Никто не собирается тебя задерживать, да и не вправе мы этого делать, — сказал я.
— В полицию мы тоже звонить не собираемся, — вмешался Яша. — Но и вы — вы тоже должны войти в наше положение…
— Да, Тэд, Микитюк просил передать вам, что ваша подружка ждет…
— Мэри… — не сказал, а простонал парень, и мне стало его жаль — молодой, крепкий, полный жизни, он вынужден скитаться по белу свету, как гонимый волк, — Кто вы? — Он повернулся ко мне. — Да, вы!
— Я — советский журналист, Олег Романько.
— Какое вам дело до Добротвора?
— Человек попал в беду… И вы, Тэд, как мне видится, имеете к этому самое прямое отношение. Не так ли?
— Так. Но ведь вы — журналист, и стоит мне открыть рот, как вы распишете мою историю по всему миру, и мне нигде не найдется укрытия! — вскричал он, если можно было назвать криком свистящие звуки, вылетавшие из его заклеенного рта.
— У меня нет намерения причинять вам вред, Тэд, хотя вы сделали подобное в отношении моего друга — Виктора Добротвора, и я был бы прав, ответив ударом на удар. Согласны?
— Попробуй не согласиться, — буркнул Макинрой. — Не вы в моих, а я в ваших руках… Мне нужно подумать…
— Думайте, Тэд… Хотя, наверное, думать следовало бы раньше.
— Послушайте, вы мне на мозги не капайте! Что вы знаете обо мне?! Вольны говорить все, что вам в голову взбредет…
— Еще раз повторяю, Тэд Макинрой, — взяв себя в руки, как можно спокойнее, буквально чеканя каждое слово, произнес я. А ведь меня так и подмывало врезать ему в его опухшую, заклеенную рожу и закричать: «Подлец! Ты человеку жизнь исковеркал ни за что ни про что, обманом втянул его в грязную историю и еще ломаешься как девица…» Но позволь я себе подобное, никогда бы не простил такой слабости. — Вы можете выбирать: будете говорить или нет…
— А если я предпочту молчание?
— Как и условились, вы уедете в Рио.
— Тогда я предпочитаю молчать. Мне же лучше будет! — Он явно обретал уверенность в себе.
— Эй, парень, не знаю, о чем там ведет речь мистер Романько, а я тебе скажу вот что, — неожиданно вмешался в наш диалог Сузуки. — Ты же не подлец, это видно и невооруженным глазом. У тебя была мать — и ты ее предал, у тебя была девушка — и ты предаешь ее. Как жить собираешься?