И дядя отступил.
Руки упали. Он покачнулся, но устоял, наклонился только, упершись руками в колени. Несколько мгновений так и стоял, дыша ртом, и по лицу текли уже не капли, но ручьи пота. Майка промокла насквозь, приклеившись к хребту.
— Не знаю, — просипел он, когда вернулась способность говорить. — Что там за дрянь, но… надо уводить этих твоих.
— Что ты чувствовал?
— Я? Тьму, дорогой племянничек… тьму высшей пробы, с которой сталкиваться у меня нет ни малейшего желания, — он разогнулся и смахнул ладонью пот. — Так и скажи… нет, я сам скажу… ты… пока мал и глуп.
— О да, мне повезло, что есть ты, который стар и мудр, — не удержался Николай, глядя на танец стрелок. Воздействие на бочаг прекратилось, а они все-то никак не успокоятся.
И главное, нутро его говорит об обратном.
Артефакт, растревоженный чужою силой, вновь замыкался, а стрелки плясали.
— Еще как, — дядюшка осклабился во весь рот. — Еще как…
Он похлопал себя по штанам.
— Закурить есть?
— Не знал, что ты куришь.
— Обычно нет, но… состояние больно поганое. Прогуляемся?
— А сумеешь?
— Сумею. Меня так просто не возьмешь, дорогой племянник… я еще… Потемкиных тряхнуть надо. Они точно знают, что там хранится. Правда, не совсем понятно, почему только сейчас зашевелились.
Сигарет у Николая не было, но зато нашелся чупа-чупс, который тоже был принят весьма благосклонно. Дядюшка зубами разорвал обертку и сунул леденец за щеку.
— Ты, дорогой племянничек, только если девице своей конфеты дарить решишь, потрудись купить нормальных, не позорься.
— Я…
— И помалкивай. Главное — помалкивай.
— Где?
— Везде. В принципе. По жизни. Молчание и вправду золото, особенно когда имеешь дело с близкими людьми, — кажется, упражнения привели дядюшку в довольно меланхолическое расположение духа. Он потянулся, старчески покряхтывая, и сказал:
— Это, в конце концов, твое личное дело, но, поверь, чем меньше людей знают о твоих симпатиях, тем легче будет этим симпатиям жить.
И нельзя сказать, чтобы в сказанном не было толики правды.
Но Николай промолчал, а дорогой дядюшка к великой радости не стал развивать неудобную тему.
Шли недалеко, до ограды. И теперь Николай четко ощутил ту невидимую линию, что отделяла усадьбу от внешнего мира.
— Погань… — Беломир вдохнул полной грудью.
— Где?
— Да везде… но конкретно там, в колодце…
— Это колодец?
— По ощущениям если, то эта хрень неизвестная, в которой вообще дна, как такового, не ощущается. Но такое ведь невозможно?
— Невозможно, — подтвердил Николай и добавил. — С точки зрения физики и материального мира.
— Ага, — произнес это Беломир как-то так, что стало очевидно: не слишком-то он доверяет законам физики и этого самого материального мира.