— То есть, — сказала матушка, когда Оленька замолчала. — Ты звонишь, чтобы сказать, что не способна поставить на место какую-то провинциальную ведьму?
— Мама…
— Мало того, что мы вынуждены были… искать срочный вариант, чтобы не опозориться на защите, поскольку оказалось, что ты категорически не способна написать сколь бы то ни было внятную работу, так еще теперь выясняется…
Оленька отняла телефон от уха, раздумывая, не стоит ли его уронить.
И вот так всегда! С самого детства! Что бы ни случалось, виновата в случившемся оказывалась сама Оленька. И потому однажды она просто перестала рассказывать.
С дипломом тоже…
Она ведь искренне хотела написать работу.
Писала даже. А научный руководитель хвалил. Потом, правда, матушка решила глянуть, и… и оказалось, что хвалил он вовсе не потому, что работа хорошая, а потому что у Оленьки фамилия.
И что сам-то он не особо в науке понимает. В той, которая наука, а не говорить красиво. И… и вот.
— Так еще это может стать достоянием общественности, если девица и вправду решит тебе мстить…
— Но ведь ты говорила, что доказать она ничего не сможет!
— Доказательства нужны в суде. А в суд, как понимаю, никто не собирается обращаться. И да, она подписала бумаги об отказе от претензий.
Оленька тихо выдохнула. Вот дура…
— Но это еще не значит, что она обещала молчать.
— Да пусть хоть…
— Прекрати, — матушка никогда-то не повышала голоса, но ей и нужды в том не было. Хватало этого вот ледяного тона, который промораживал, считай, насквозь.
Оленька замолчала.
— Ты не понимаешь. Если эта история выплывет, то репутации Верещагиных будет нанесен удар. Более того, я уже сожалею, что согласилась на эту авантюру. Все-таки позор позору рознь. Одно дело неудачная дочь, случается и у лучших.
Оленька проглотила обиду, хотя больше всего хотелось закричать, затопать ногами, прорваться, наконец, сквозь эту завесу равнодушия.
…только дедушка её и любил по-настоящему.
— …и совсем другое, когда она от собственного ничтожества идет на обман и подлог.
Обида вдруг… нет, не исчезла, преобразилась в нечто иное, до сего момента Оленьке незнакомое.
— Это была твоя идея.
— Твоего отца, — поправила матушка.
— Можно подумать, он что-то сделает без твоего благословения, — Оленька потрогала грудь. Внутри что-то болело, нудно и муторно. Надо бы провериться, но… зачем? Если вдруг она, Оленька, умрет, то всем только легче станет. Мертвые сраму не имут, кажется, так говорят. И матушка вздохнет с облегчением: не придется краснеть за неудачную дочь. Отец… может, вздохнет где-нибудь.
Как-нибудь.