Мы долго ждали этого письма. Странно доверять такие важнейшие, судьбоносные новости почте, но, видимо, в клинике сообщение о диагнозе посчитали вполне рутинным и не стали утруждать себя контактом по телефону. Само письмо шло очень медленно. Эрин заламывала руки, выдавая мне обрывки плохих новостей: первое почтовое отправление стало жертвой путаницы с адресами, и ей пришлось звонить в клинику, чтобы все исправить, а второе через несколько недель превратилось в сырую, нечитаемую бумажную массу, размоченную дождем. Эрин сильно переживала. Каждый день по утрам она прежде всего подскакивала к почтовому ящику, перебирала рекламные листовки с купонами на пиццу и буклеты агентств недвижимости, идя к дому по подъездной дорожке и качая головой: еще один день без результатов.
Вообще-то, это письмо до сих пор у меня. Оно смялось от того, как крепко я сжимал его в руке в то утро, уставившись в недоумении на результаты своих анализов и пытаясь придумать им какое-то другое объяснение. Когда Эрин вошла в кухню, заправляя кудрявые, как усики горошка, пряди распущенных волос за уши, я положил письмо на стол рядом с маслом. Рука у меня была грязная, на запястье какая-то жижа. Я попросил Эрин сесть, и выражение ее лица, когда она взглянула на меня, прочтя письмо… Думаю, мы оба поняли, что для нас, вероятно, это конец. Некоторое время мы еще цеплялись друг за друга, но кремень исчез. Если бы он все еще был у меня, я бы сжег чертово письмо.
Мы оставались на орбитах друг друга еще восемнадцать месяцев, потому что не хотели уходить и не хотели оставаться. Так случается в браке, когда один из супругов хочет ребенка, а другой не может его дать.
Да, это был третий, и последний в моей жизни событийный завтрак. Имевший отношение к сперме.
– Значит, это правда? – спросил я.
Мы оба знали, о чем я. О ней и о Майкле.
Эрин вздохнула:
– Это правда. Но я бы поверила ему, даже если бы было наоборот. Не всем нам выпадает увидеть своих отцов в новом свете. Это привилегия.
Тут я понял, что, помогая Майклу лучше понять Роберта, Эрин замещала этим свой поиск примирения с буйным папашей.
– Да перестань. Ты на самом деле умнее, – взмолился я.
– Ты всегда говорил милые вещи. – Она мрачно усмехнулась. – Уже открывал фургон?
Я покачал головой:
– Он дал мне ключи. Но потом мы пошли сюда за тобой.
– Мне он сказал: то, что внутри, убедит тебя.
Лучше бы мне перестали говорить, что находящееся в фургоне изменит мою жизнь. В результате так и окажется с точки зрения того, во что я верил, и с точки зрения функции моей правой руки, но я все равно не хотел больше слышать этого.