Сын Гудериана, тоже Гейнц и тоже генерал, в своем письме пожелал мне «возвращения на родину на достойных условиях». Но того мерзавца, который встает со страниц Богомолова, я бы не только не впустил обратно – жить в своем отечестве, я бы его в туристической группе выделил и не выпустил из Шереметьева: «Улетай, голуба, ближайшим рейсом, откуда прилетел!»
Так что же, может спросить читатель, критика Богомолова совсем вам не пригодилась? Не помогла исправить кое-какие ошибки?
Почему же, некоторую пользу я извлек. Вот узнал, что аппарат «бодо» – не телефонный, а телеграфный. И вместо «Управления резервов Генштаба» следует писать «Управление формирований ГКО». Благодарю, при случае непременно поправлю.
Другая ценность для меня этой критики лубянского пошиба – та, что она доказала: темы, затронутые романом «Генерал и его армия», все еще актуальны.
(Книжное обозрение. 1996. № 12. 19 марта)
Нужна «посадочная площадка»
Интервью журналу «Форум»
– Георгий Николаевич, три с половиной года назад вы были вынуждены покинуть Советский Союз из-за преследований КГБ. Но ваше решение эмигрировать было, по-видимому, связано и с литературными планами. Еще на родине начали вы писать роман «Генерал и его армия». Здесь, в журналах «Континент» и «Грани», были опубликованы отдельные главы. Как возник замысел романа? Почему вы обратились к теме Второй мировой войны?
– Тема той далекой войны еще не остыла, и концепция ее не утвердилась. Я вообще думаю, что темы войны и ГУЛАГа перешагнут порог века, то есть и там будут волновать и задавать вопросы. Но прежде я хочу подчеркнуть, что не связывал свой выезд с литературными планами. Писать свободно можно где угодно, и какое-то время мне это удавалось. Просто есть какие-то приемы, которые подпольный писатель должен знать. Наоборот, на Западе о России труднее пишется, оскудевает источник раздражения, который питал двигатели, внимание переключается на другое – на адаптацию к новой жизни. Это, в общем, нездорово для русского писателя, а никакими другими нам уже не стать – ни американскими, ни немецкими, ни английскими. Хотя делаются такие попытки, и заявления такого рода мы слышали – скажем, от Василия Аксенова. Но он все-таки остается русским писателем в Америке, а не американским…
– А случай Набокова?
– Набоков, если не ошибаюсь, выехал в 19 лет, свободно владея английским. Стихия языка очень много значит, а у него их было две. Для нас же, если и выучим сносно иностранный язык, стихией, в которой мы можем плавать, дышать, – остается родной, русский. И замыслы остаются – русские. Роман был задуман и начат там, здесь я его только завершаю. У меня так сложилось, что в молодости я зарабатывал деньги писанием книг за генералов. Тогда Воениздат затеял огромную серию «Военные мемуары», где всем боевым генералам дали высказаться. Я думаю, эта серия была предназначена не для раскрытия правды, а для сокрытия ее. Все, что у генералов накипело, о чем они жаждали рассказать, все это постарались «канализировать», бушующее море заключить в цензурные берега. Ну и поскольку сами генералы с пером не в ладах, приставили к ним литературных костоправов – из молодых писателей, критиков, журналистов. Так и мне довелось написать две книги за генералов. То есть они рассказывали, а я – «художественно оформлял». Конечно, рассказывалось в десять раз больше и в сто раз интереснее, чем попадало в книгу. Но случалось, едва я хватался за карандаш, мои генералы бледнели: «Что вы, это не для записи! Это так, между прочим…» Они прежде всего сами себе стали цензорами. Бездну любопытного нарассказал мне и Петро Григорьевич Григоренко, но в его книгу, к моему удивлению, многое не вошло – тем более я озабочен, чтоб это не пропало. Можно и из самой серии кое-что извлечь – если читать и особенно обращать внимание на те места, где генералы сводят друг с другом поздние счеты: кто-то кого-то подвел, не обеспечил прикрытие фланга, присвоил чужой успех и т. п. Вот тут мы улавливаем обрывки истины – из этих перекрестных обвинений. Работа, конечно, кропотливая. А гигантский военный архив, который находится в Подольске, недалеко от Москвы, практически закрыт для писателя. Требуется специальный «допуск». Для освежения памяти моим «авторам» нужны были документы, поэтому Воениздат выписывал нам пропуска – конечно, разовые – на какой-то определенный сейф. А любой из них – это клад. В особенности – материалы военной прокуратуры, трибуналов, донесения политотделов, «СМЕРШа», кляузы «особистов». Но вы не можете это сфотографировать или переписать в блокнот, на все требуется обоснование – зачем это вам, почему интересует…