— Он любит вас, — лжёт Джуит. — Просто он терпеть не мог тех вещей, которые годами вытворял Долан. Во всём виноват Долан — не вы.
На самом же деле, виновато было всё семейство, включая собаку.
— Ну, хорошо. Я вешаю трубку. Дайте мне знать о Грэмпе и Грэн.
— Хорошо. Спасибо вам. Простите, что беспокою вас, я просто не знаю, как всё обернётся.
Она отводит трубку, чтобы положить, но прежде, чем связь обрывается, Джуит слышит еще одну реплику: «Старый педрила!». Он смотрит на трубку, слегка вздёрнув брови, затем кладёт её на аппарат. Его стакан пуст. Он вскакивает с кресла и идёт к великолепному бару, чтобы налить себе ещё немного спиртного. Он смеётся и качает головой. Его телефонные разговоры с Шерри Ли и раньше заканчивались подобными фразами. Чему он удивляется?
Потягивая виски со льдом, он возвращается в кресло, кладёт ноги на туалетный столик и смотрит, как Джон Харт, стоя посреди грязной кухни, вынимает из-под полы пальто топор и вешает его на печь над черной духовкой. Морща лоб, Джуит припоминает — всегда ли она отпускала в конце эту фразу? Или в тех случаях, когда она обращалась за помощью, и он не отказывал, она не произносила её? Да нет, она произносила её регулярно — подобной закономерности не было. Oна ненавидит саму его сущность, поэтому ей, должно быть, больно просить его о помощи, и вдвойне больнее принимать эту помощь, когда он не отказывает.
Да нет же. Неверно. Дело не в том, чтобы он почувствовал, как ей больно. Насмешка в конце опровергает это. Она глубоко подавлена из-за каждого дайма, доллара, сотни долларов, которые он давал ей когда-либо. Даже если ей стыдно, это от того, что она представляет себе, будто принимает эти деньги в обмен на тело и душу своего первенца. Джуит представил, как она сидит в резком люминесцентном освещении у себя в гостиной с виниловым полом и стеклянной дверью. На белых гипсовых стенах нет ничего, кроме детских каракуль угольными мелками. Пленка с рисунком под дерево, которой оклеен телевизор, местами треснула и отслоилась. Сам телевизор никогда не замолкает, но его никогда и не слышно из-за криков детей, ругани взрослых и лая собаки.
Он представил себе Шерри Ли — худую, как щепка, с лоснящимся лицом. Она носит выцветшие розовые шорты на помочах, запачканные сигаретным пеплом. Её голые ноги с узловатыми венами обуты в грязные розовые пушистые тапки. Волосы завиты на большие розовые пластмассовые бигуди. Из угла рта свисает сигарета. Он представляет себе, как она усмехается, мстительно и с презрением, когда нажимает на клавишу телефона и прерывает связь, чтобы оставить его наедине с этой последней фразой, которая, как она надеется, будет уязвлять его постоянно. Это так же по-детски, как и выходка её младшего сорванца, который успел прокричать в трубку матерные слова, пока в разговор не вступила она. И это ей тоже известно. Джуит не станет развивать в себе чувство обиды. Он даст ей то, о чём она просит.