— Я быстро устаю, — говорит она. — Но посплю часок и опять берусь за работу. Это вопрос скорости, только и всего.
Она кладёт вилку на стол и умоляюще смотрит на него.
— Извини. Больше не могу. Ты не виноват. У меня желудок ссохся. Знаешь, так бывает, когда его перестаёшь чем-нибудь набивать. Всё было очень вкусно, правда.
Он улыбается.
— Я рад, — говорит он.
— Положи в пакет и спрячь в холодильник, — просит она. — А я разогрею на ужин.
— На ужин я приготовлю «Альфредо». — Он встаёт и собирает тарелки. — Для желудка это самая лёгкая пища. Макароны в масле со сливками и пармезаном.
— Я не хочу, чтобы ты мне прислуживал.
— Не говори глупости.
Он аккуратно опорожняет свою и сё тарелки в новый белый пластиковый пакет для отходов. Мост посуду, ножи, вилки, вытирает их и кладёт в буфет. Ещё стаканы — она согласилась попробовать белого вина. Он говорит:
— Ты же знаешь, из меня могла получиться счастливая хозяюшка.
Она резко возражает:
— Это не так. Это всё Рита Лопес. Ненавижу, когда ты так говоришь.
— Прости, — спохватывается он. — Раньше тебя это забавляло.
— Маленький мальчик в мамином платье — это одно, — начинает она.
А что другое — так и недоговаривает. Поднимается из-за стола. Неловко. Стол накреняется и со стуком опускается на место.
— Тогда я не знала, в чём туг дело.
Её резкость путает его. Это ново, и это старо. Это началось лет сорок тому назад. И не притупилось в пору, когда он был с Ритой: Рита шокировала Сьюзан. Это неумолимо продолжалось, пока Сьюзан не вышла за Ламберта, после чего она стала присылать Джуиту открытки ко дню рождения, на Рождество, и даже звонить время от времени по телефону. А с появлением Билла она заставила себя справляться и о нём — холодновато, но регулярно, величая его мистером Хэйкоком. Потом умер Ламберт, Джуит был на съёмках в Испании, поэтому не мог приехать на похороны, и Сьюзан затаила молчаливую обиду.
Он опускает свежий, с корочкой, батон в продолговатый хрустящий белый пакет, на котором красными буквами написано «Пфеффер», и плотно загибает края. Он не будет класть его сейчас в хлебницу. Хлебницу он пока не исследовал, но нетрудно догадаться, что там можно найти. Он кладет упакованный батон на столик у мойки. Быть может, близость смерти вновь заставила сё почувствовать горечь. У неё было время поразмышлять, каждый день, долгими часами сидя за ткацким станком, когда заняты только руки и ноги и не с кем поговорить. Поняли ли она, что уже не осталось ни времени, ни возможности что-либо изменить, повернуть прошлое вспять? Пока живём, все мы, вопреки здравому смыслу, хватаемся за надежду, что каким-то образом это всё же возможно.