Вы не уверены, что собеседник понимает вашу современную речь. К тому же он всё продолжает оборачиваться, хотя сзади никого нет.
– Кого ты тут окромя меня зришь-от? – спрашивает Столет, когда вы умолкаете. – Бесов?
– Почему бесов? Я обращаюсь к вам.
– К кому к нам?
Тут вы соображаете, что у этих людей обращения на «вы» не существует.
– К тебе, отче, – поправляетесь вы. – Я взываю к твоему милосердию. Хромая девочка сказала, что ты добрый.
Столет поднимается, подходит к вам. Движения его легки, никакой старческой немощи.
Приседает на корточки, смотрит на вашу импровизированную шину.
– Ловко сработано. Ты и вправду костоправ. А Фимке ножку спрямить сумеешь? – И громко зовет: – Эй, Евфимья!
Немедленно появляется ваша проводница – должно быть, торчала прямо у входа.
– Позри-ка на ее убожество. Жалко девку. Кто ее колченогую в жены возьмет?
– Я, дедушко, не хощу замуж! – объявляет девочка, но Столет легонько шлепает ее по макушке:
– Никшни.
Вы поднимаете холщовый подол платья, осматриваете ногу. Она не только искривлена, но и заметно короче другой.
– Это она года три-четыре назад с высоты неудачно прыгнула, открытый перелом с вывихом и разрывом голеностопных связок, – определяете вы. – Надо было не лубок накладывать, а прооперировать. Теперь ничего не сделаешь.
– Чего надо было? – переспрашивает старец.
– Восстановить соединение, зашить сухожилия, проверить, не поврежден ли нерв.
– Ты всё это разумеешь? Все лихобы врачуешь?
– Не все, далеко не все, – честно отвечаете вы. – Но с ранами работать умею. И многие болезни тоже смогу вылечить.
– Поди, поди, – подталкивает Столет девочку к выходу. – Домой беги, неча. Про энтого покуда молчок. Не решил я ишшо.
Он смотрит на вас оценивающе. Из-под бровей блестят внимательные, цепкие глаза.
– Это вы там, на Сотонинщине, болестями болеете, а мы живем чисто, у нас болестей двести полусто лет не бывало. Кто хощет живет до ста годов. Долее редко кто жалает. Устают. Я тож в Чистую сошел бы, отдохнул бы, но нельзя. Такое у меня от Бога послушание – чад пасти. Триста лет пасу, все не прибирает Господь…
– Триста лет? – недоверчиво переспрашиваете вы.
– Я при государе Алексее Михайловиче, в самый год Никонового иудства, на сей свет произведен, – говорит старец. – В лето от сотворения мира семь тыщ сто шестьдесят первое. При Соньке-царице за Уральский камень своих спасать повел. Сорок лет, яко Моисей, по лесным пустыням водил, покудова мы к Оку Божию не приникли.
– К чему приникли? – не понимаете вы.
– Се место заветное наречено Окобога, сиречь Око Божие. Тут с небес Ясное Око зрит, светозарит и днем, и нощью, редко когда сморгнет, тучей закроется.