Ишан вытащил из-под халата золотые часы и глянул на них. Было без пятнадцати девять. К девяти из школьного двора донесся звонок. Затем стих. Стихли и детские голоса, и шум. Дети есть дети, они играли, резвились, а теперь сели за парты. Через полчаса ишан чуть не уснул в одиночестве, но его словно подтолкнули: по улице, под уклон, семенили четыре женщины в паранджах и одна с открытым лицом. Та самая, вчерашняя, хоть лица и не видно отсюда, но он не ошибается — она, она! А это ведь его жены! Куда она их ведет? И Назика с ними. Встала!
Ишан вытянул шею.
Женщины пересекли гузар и повернули к школе. Тоже надумали учиться? Да нет, курсы ликбеза занимаются по вечерам. А может быть, в сельсовет? Да, да, вон они прошли новые школьные ворота и… В сельсовет! Сердце ишана, больное, старое сердце, дрогнуло. «О боже, — зашептал он, — сохрани и помилуй!» Но сам не двинулся с места. Что он может сделать? Затеять перебранку на улице? На позор себе?
Так, почти задремавшим, досидел он до часа, на который его вызывали, до десяти, и двинулся к сельсовету, откуда еще не показались его жены. И чем ближе он подходил, тем громче скрипел зубами и клял бога. Вспоминалось ишану прошлое. Сколько раз он бывал в этом доме, и его с почетом встречали и сам прежний хозяин, единственный законный владелец этих строений Нарходжабай, и его гости. Ему кланялись, были счастливы, если касались его руки или полы халата.
А сейчас? Как и чем встретят его сейчас в этом доме? И он должен смириться и терпеть? Разве он плохо служил богу? Плетется в сельсовет, и некому поддержать его. И некому даже пожаловаться на судьбу. Он — ишан, но ведь и он тоже человек со своими слабостями. Должен кто-то оказать ему внимание и милость?
Ишан вспомнил тестя Мардонходжу из Богустана, который так и не приехал вчера. Почему? Может быть, заболел? Но гонец, посланный к нему утром, ничего не сказал про болезнь. Передал, что верный и послушный Мардон приедет. Чем я прогневал тебя, господи, спрашивал ишан и, поскольку не получал никакого ответа, отчаянно ругал того, кому посвятил всю жизнь и кто учил смирению. Его устами бог учил других. Терпи, боже, дошла очередь до самого тебя!
С этой мыслью ишан поднялся по скрипящей лестнице.
Он ждал, что увидит здесь своих жен, и заранее отвернулся от них, сидевших на веранде. Едва вошел в комнату, Исак-аксакал сразу встал из уважения к ишану, как только увидел его. И показал рукой на кресло у длинного стола, подставленного поперек к председательскому.
— Садитесь, ваше преосвященство.
Салахитдин-ишан сел. Голову он держал чуть приподнятой, горделиво и независимо. Но душа трепетала, и он снова обратился с просьбой к тому, кого только что поминал недобрыми словами: «О боже, не оставь меня без поддержки!»