Вадим, словно прочитав ее мысли, тихо шепнул:
— После фильма обязательно скажу Капуру, что вы смотрели невнимательно. О чем вы грустите?
— Да так, — она попробовала улыбнуться.
— Я знаю, точнее догадываюсь. Неудачная любовь?
— Нет, он не стоил того, чтобы его любить.
— Тогда о чем вы вздыхаете?
— Привыкла. Моя жизнь была подчинена этому человеку. Я не могла уйти, потому что я слабая. Вот и вчера в ресторан пошла и сегодня с вами сижу здесь, потому что я слабая. С тех пор, как умерла мать, у меня страх одиночества.
— Тише, товарищи, — зашикала на них сзади полная дама.
Они вышли из зала еще засветло. Народу вокруг Дворца было невпроворот. Ждали очередного сеанса. Вадим с Валей не без труда пробирались сквозь людские волны. И вдруг она почувствовала, как ее кто-то взял за локоть. Она резко обернулась — это был вчерашний знакомый.
— Ну и ну! — воскликнул Олег. — За спиной у короля кардинал плетет свою интригу?.. Вы были в кино вдвоем, без меня. Моей обиде нет предела. Я ведь обещал билеты! Отчего такое недоверие? Или следуете сомнительной песенке «третий должен уйти»? Я, например, не согласен. А я, глупец, раздобыл-таки диски, которые вчера обещал. Наивняк! Пока я, высунув язык, носился по оффисам, вы смотрели без меня индийский кинофильм. И это, кстати сказать, смягчает вашу вину. На такого рода картины я не ходок. Не люблю плакать по пустякам. Я вообще не люблю пускать слезу. Это занятие слабаков. Но как теперь быть?.. Теперь я хозяин. И я приглашаю вас, друзья, в пресс-бар на коньяк. Вход туда открыт лишь избранным — по аккредитации. Я — избранный! И я угощаю.
Валентина хотела что-то возразить. Но они уже очутились в красиво расцвеченном зале, где играла музыка и стоял разноязычный гомон людей. Последней мыслью перед тостом в ее честь было: «Я ведь забыла, как их обоих зовут».
Камалов возился в своем саду, отпущенный «по болезни» с работы. Махмудов помог ему оформить больничный листок. Но на душе Эркина было маятно. Он понимал, что ни сад, ни огород, ни дом — полная чаша — не дадут ему душевного успокоения. Однажды у него возникла мысль: воспользоваться предоставленной ему свободой, отсрочкой ареста и распродать наиболее ценные вещи.
Но это была глупая мечта. Дом и вещи — все это ему уже не принадлежало. «Опишут, конфискуют, передадут в доход государства! — горестно решил толстяк. — И зачем я ввязался?»
— К своему имуществу ты относись теперь как к декорации, — сказал ему как-то Васюков.
А жизнь продолжалась. Была она и не веселой, и не грустной. Сотрудники милиции обходились с ним чуть ли не дружески. А капитан Васюков даже говорил Камалову «ты», как доброму знакомому.