– Ну, ступай, – говорит Кайли, но, даже когда она уже свернула за угол и идет по соседнему кварталу, лягушка все еще неподвижно сидит на газоне и не трогается с места.
Гидеон живет по другую сторону Развилки, в районе новостроек с претензией на шик. Дома построены с открытыми верандами, полуподвалы отделаны под жилое помещение, стеклянные двери выходят в тщательно ухоженные садики. Обычно Кайли добирается туда от дверей своего дома за двенадцать минут, но это если бегом и когда нет в руках большого шоколадного торта. Сегодня, боясь уронить угощение, она идет размеренным шагом – мимо бензоколонки, по торговому центру, где стоят бок о бок супермаркет, китайский ресторан и кулинария, а также кафе-мороженое, в котором работает Антония. Отсюда у нее есть выбор: можно пройти дальше, до конца торгового центра, мимо бара «У Бруно» под ядовито-розовой неоновой вывеской, заведения с нехорошим душком, или же пересечь Развилку и идти коротким путем, по запущенному, заросшему сорной травой пустырю, где, как о том все твердят в один голос, построят в скором времени оздоровительный комплекс с плавательным бассейном олимпийского класса.
Из бара, переговариваясь на повышенных тонах, выходят двое, и это решает дело в пользу пустыря. Если пройти напрямик, она окажется всего за два квартала от Гидеонова дома. Сорняки на пустыре высокие и колючие – Кайли жалеет, что вышла в шортах, а не в джинсах. Не важно: вечер выдался погожий, зловоние от непросыхающих луж на дальнем конце пустыря, где все лето плодятся комары, не может перебить аромата шоколадной глазури, покрывающей торт, который Кайли сейчас доставит по назначению. Интересно, не успеет ли она еще и задержаться там немножко, сразиться с Гидеоном в баскетбол: у них на подъездной алее установлена баскетбольная корзина по всей форме – подарок, который, заглаживая свою вину, сделал ему отец сразу после развода с его матерью, – и Кайли замечает вдруг, что в воздухе сгустился туман и повеяло холодом. Что-то черное исходит от пустыря. Что-то здесь неладно. Кайли ускоряет шаг, но тут оно все и случается. Тут ее окликают, ей кричат: «Погоди!»
Она оглядывается и видит, кто они такие и что им нужно. Те двое, что выходили из бара, перешли через Развилку и идут за ней следом; оба рослые, большие, и тень их отбрасывает багряные блики насилия, и называют они ее «детка».
– Эй ты, английского языка, что ли, не понимаешь? Говорят тебе, погоди! Не торопись!
Кайли еще не пустилась бежать, а сердце у нее уже колотится вовсю. Ей ясно, какого пошиба эти мужчины – того же самого, что и тот, которого им пришлось изгонять из своего сада. Так же, как он, готовы рассвирепеть без всякой причины, кроме той, что где-то глубоко в них засела обида, которой они уже и не ощущают, зато ощущают потребность обижать других. Как и сейчас, сию минуту. Торт задевает Кайли за грудь, сорняки колются, царапают ей ноги. Мужчины, увидев, что она обратилась в бегство, улюлюкают, словно им только веселее будет ее догонять. Если они пьяны в стельку, им не до того, чтобы затевать погоню, – но нет, они напились совсем чуть-чуть. Кайли бросает торт; он лепешкой шлепается на землю, где будет служить пищей мышам-полевкам да муравьям. Но аромат глазури остается: у Кайли в ней вымазаны все руки. Никогда больше она не сможет есть шоколад. Запах его будет вызывать у нее учащенное сердцебиение. Ее будет воротить от его вкуса.