Вместе они вошли в музей и, не дыша от восторга и благоговения, замерли возле витрины, в которой было выставлено копье. На Штайна, как утверждается в книге, в присутствии этой реликвии снизошло видение, в котором он узрел распятого Христа Адольф Гитлер наслаждался видениями своей будущей власти.
«Гитлер стоял рядом со Штайном. Он как будто впал в какой-то транс, — писал Ревенс-крофт, — создавалось впечатление, будто он находился во власти какого-то мощного магического заклинания. Лицо его пылало, а глаза горели неведомым, неземным светом». В какой-то момент Штайну показалось, что копье излучает «призрачное свечение», которое Адольф Гитлер впитывает всем своим существом. Воздействие, которое копье оказывало на Гитлера, было по-истине колоссальным. На мгновение Штайну показалось, что он стал свидетелем тою, как в Гитлера вселился сам Антихрист, хотя Ревенскрофт затрудняется объяснить, как христианская реликвия могла привлекать к себе сатанинские силы
Наконечник копья, как говорят, служил подобием некой «веревочной лестницы», по которой темные силы, постоянно ищущие возможность проникнуть в наш материальный мир, могли в него попасть. Летом 1912 года Адольф Гитлер был полностью готов признать их власть над собой и всецело подчиниться их влиянию. Тогда почему же он продолжат вести себя как немощный невротик со склонностью к истерии даже тогда, когда он добровольно поступил на военную службу в 1914 году, в период, когда его темная звезда, казалось, вошла в свой зенит? Несмотря на то, что он наконец-то понял свое «истинное предназначение», он действовал настолько странно и непоследовательно, что его товарищи предпочитали держаться в стоооне, а конкуренты все время обходили его, получая повышения и новые назначения, потому что все знали, что люди откажутся следовать за Гитлером. Сослуживец Адольфа Гитлера Ханс Менд позднее вспоминал:
«Мы считали его (Гитлера) забавным малым со странностями. Обычно он сидел в углу казармы, обхватив голову руками, с видом глубочайшей сосредоточенности. Внезапно он вскакивал, начинал бегать кругами и в крайнем возбуждении кричать, что, несмотря на все наши усилия и жертвы, победа отвергнет нас, потому чти незримые враги немецкого народа гораздо сильнее и опаснее, чем все пушки наших противников вместе взятые.
А иногда он сидел в сторонке, натянув шлем на голову, и был настолько погружен в свои мысли, что никому из нас не удавалось докричаться до него… Мы все терпеть его не могли. Он был чужим, белой вороной. Он даже не проклинал войну, как это делали все мы в то время».