* * *
…И после, долгими вечерами, когда Тоня вдруг оборачивалась под чистым его взглядом, видела она, как дрожат в острых узких зрачках добрые искры и карие, золотые изнутри, глаза тихо плывут перед ее лицом. Однажды в такую минуту Красин подозвал Тоню к столу, и она удивилась, увидев в его руках альбом семейных фотографий.
— Смотри, Тонечка, это мы с Романовной в двадцать восьмом… А это наш Сережка (сейчас в Перми врачует молодое поколение). А вот — внучка Александра Красина… Да, время наше… Ушло.
— Неправда, никуда время не ушло. Как же оно ушло, когда оно вам и поспать-то не дает!
— A-а… Это так. Только все-таки ушло время-то. Молодое ушло. А такого, когда не поспать, — такого у нас сколько хочешь! Стареем, Тонечка, злимся, — а ничего не поделаешь, — брови его нахмурились. — И, знаешь, случается так, что вдруг затеплится что-то в старом сердце. Ну и как тут быть? Как тут быть, а? Надо облить его холодной водой и точка. Ну, да ты этого не понимаешь… А только надо. Да. Время наше ушло… А впрочем, — он захлопнул альбом, положил руку на рычаг телефона, — у нас еще есть время проверить кое-что к отчету.
Он снял трубку, в ожидании коммутатора прикрыл микрофон ладонью.
— Пора спать, товарищ корреспондент. А завтра поглядим, что за очерк получился у вас. Ну-ну, спать, я говорю. Спи, пока спится. — И опять грустные золотые глаза и улыбка, которой не видел никто. И никто не видел, как он кладет на краешек теплой плиты мокрые Тонины варежки, как он перед сном, перечитывая что-то в газете, выкуривает одну за другой папиросы, распахивает форточку, подолгу лежит в темноте…
*.*.*
Василиса Романовна, уютно подобрав под себя ноги, сидит на диване, перематывая в клубки цветную шерсть. На платье упал пепел с папиросы. Василиса Романовна смахнула серый комочек, подняла к Тоне осунувшееся за последние дни лицо.
— Вот и снова я закурила. Тяжко, поясницу вторую неделю ломит. Да и Толя не в себе. Ходит какой-то потерянный. Глянула вчера — и сердце сжалось. Неприятности у него, что ли, из-за этой Песчаной. Молчит все. Доконает его работа, а ведь у меня он один, никого больше. У Сережки своя семья, да и далеко он… Вот и сижу себе, а поделиться не с кем… А соседи! Какие у нас ужасные соседи! Жена главного геолога только и делает, что разносит по городу сплетни. А Толе и дела нег. Ему это безразлично. Наплюй на них, говорит. Легко сказать! Тогда я совсем от тоски зачахну… Ведь надо с кем-то общаться… У него там свои дела, свои разговоры, а я как? И, знаешь, Тоня, беспокоит меня Анатолий… Угрюмый какой-то, замкнутый стал.