Звонит директорский селектор.
— Нина, зайдите!
Он подает исписанный круглым благополучным почерком лист:
— Обязательно на бланке. Отправьте сегодня же.
Нина закрывает спиной дверь, читает на ходу: «Председателю городского Совета депутатов трудящихся… Убедительно прошу Вас… Мне, как члену редколлегии журнала и члену такого-то комитета, полагается бесплатный абонемент на два лица в театры города…»
* * *
В субботу Нина и Мария Ивановна поднимались на шестой этаж большого дома на Ордынке. Увидев внизу на черной пустой шахте лифта объявление, Мария Ивановна ахнула и, расстегнув пальто, решительно полезла вверх. Дверь нм отворил младший из сыновей — Толька. Щеки у него были измазаны повидлом, на плече болтался пустой футляр от ФЭДа.
— Отец картошку чистит, — сообщил Толька и, не спрашивая, кто пришел, и не оборачиваясь, убежал в комнату.
— Извините, пожалуйста, здравствуйте, — главный инженер стоял в дверях, мыльная пена повисла у него на локтях. — Знаете, эти сборы…
— Уж мы-то знаем, милый! — Мария Ивановна засуетилась, забегала, и через пять минут ей были уже известны все «тайны» чужой квартиры: и где веревки хранятся, и где лежит острый нож.
Когда увязали вещи, Федор Петрович достал из пустого буфета коньяк, подошел к Нине.
— Будете пить? Мне очень хочется, чтобы вы выпили сегодня за меня, за дорогу и за все, что было.
— Да что было-то! Я ничего такого для вас и не сделала.
— Это неважно. Все равно — спасибо. За все, что было, за то, чего никогда не было, и, может быть, не будет. — Он очень пристально, очень грустно глянул на нее. — А что, Ниночка, может, и вы надумаете? Бросьте вы, милый человек, свои входящие — исходящие! Не по вас это…
— Это то, что сейчас страшнее всякого, что у меня было… Я ведь одна живу, обид было — слава богу. А как села за стол этот, так и вовсе стала, как автомат. Другой раз вспоминаю, как в войну жили: и мерзла, и голодно было, а хорошо! Наработаешься так, что заснуть не можешь, лежишь, плачешь, руки свои больные гладишь, а сна нет. Ведь знаю я, знаю; живут и сейчас люди, и время-то не хуже того. Но вся эта новая жизнь меня не касается… Я вроде мимо проплываю, и хочу разглядеть, как и что кругом, и — не успеваю!
— Ну, а какой же вывод? Вывод давайте!
— Ладно уж! Я без выводов. — Нина нахмурилась и отошла к двери, прислонилась к косяку и смотрела долго, тихими печальными глазами на то, что было еще недавно домом, а теперь уже стало просто комнатой, равнодушной, пустой, ничьей.
На вокзале Нина потерялась в толпе. Ее долго искали, оглядывались, звали.