На земле была такая же трава, те же тропинки и рощицы. Но на землю пришла в то лето война. Общая беда, общее движение навстречу неизвестному… У него— винтовка. Плетнев уже привык к ней, и она привыкла к Плетневу. Они жили согласно, стали выносливыми. Оба чувствовали, что действуют правильно, что нельзя им сейчас жить по-другому.
Но ничего не мог он с собой поделать, когда вдруг в чутком солдатском сне являлась ему родная изба с темными таинственными углами, с прохладными сенями, где хорошо спать летом и где под дырявым решетом лежит рогатка, бумажный змей и детская книжка «Что я видел». После таких снов Иван тосковал сильнее и все больше и больше курил…
Писем от Нади не было, это томило и мучило его. Он вдруг с ужасом обнаружил, что забыл, какая она— какое у нее лицо, руки, волосы. Она уже вся стала так необходима, она в нем, и может быть, и не обязательно знать, худые или полные у нее-руки и как она наклоняет голову. Но все-таки, все-таки! И только глаза — острые ее глаза — все чаще смотрели на него и молчали о своей и говорили об общей беде.
Фронт у Сталинграда. Потом — в самом Сталинграде. Далекая перепуганная Матрена пишет, что Надя осталась «там», что везде беженцы, что хлеб и молоко дороги…
Они не встретились. И кто знает, не погибло ли геройской смертью вместе с почтальоном его или ее письмо с новым адресом?..
* * *
Теперь Иван Плетнев инженер. Ему дали комнату в Москве. И в ней хозяйничает совсем дряхлая Матрена.
А его все чаще тянет в свои Хутора.
Он не женился. Все ждет чего-то, все молчит и курит. Может быть, зря. Может быть, бегают где-то в Сибири или на Урале, или на Волге детишки с загорелыми исцарапанными ногами, с острыми глазами, с родинкой на шее.
А если даже это так — пускай. Теперь ничего не изменится. Но ему нужно все то, что с ним, все то, что в нем. Ему нужны эта вода и этот берег, ему издавна и навсегда нужно и дорого это негромкое местечко, где началась и окрепла его душа. Надо снова ступить на эту землю, побыть с ней вдвоем.
Он комкает папиросу, волнуется и теряется перед предстоящим свиданием и ждет чего-то от него.
Плетнев открывает глаза и снова видит перед собой темный густой туман и красное стеклянное пламя бакена, ныряющего по левому борту. Он запахивает пальто, снова закуривает…
Скоро Быковы Хутора. Скоро, скоро появятся впереди их мелкие рассыпанные огни.
Ему уже чудится знакомый берег. И на нем — девочка. В синем сарафане, с исцарапанными ногами…
Она бежит вдоль самой воды, держа ладонь козырьком. И всматривается. И хочет распознать…
И не видит ничего.