Федосов останавливается у крыльца и решает, что сегодня поговорит с Раисой обо всем.
…Раиса купила выкройку. И теперь по вечерам шила себе платье. Сидела, нахмурив толстые брови, положив верхнюю губку с клинышком посередке на веселую нижнюю. Шьет и поет песни. Она не 'любит делать что-нибудь молча. Даже на ходу напевает потихоньку.
Услышав ее голос, Федосов улыбнулся и вдруг почувствовал, как перехватило дыхание и ослабли ноги, Он вошел потихоньку, долго вытирал сапоги.
— Федосов! Это ты, что ли? — окликнула Рапса не оборачиваясь.
Я, — согласился Федосов и снял кепку. Он присел к столу и стал смотреть, как мелькает хрупкая иголка в загрубелых Раисиных пальцах. Сидел молча. Раиса наклонила голову с тонким белым пробором посередине. Она не смотрела на Федосова, только углы рта чуть-чуть поднялись в улыбке.
— Ну как, в общем, дела? — спросил Федосов и не узнал своего голоса.
— Вот, кокетку наметываю. — Она встряхнула перед его лицом пестрый ситец, глянула из-под бровей. — Нравится?
— Ничего, подходяще.
— Это что! Погоди, как одену! Отбою от ребят не будет.
Она перекусила нитку и хитро глянула на Федосова.
— Не поймешь тебя, Рая. Другой раз не знаешь, с какого боку к тебе зайти.
— А ты меня узнай. Я ведь гаечным ключом не открываюсь… Подход нужен. Только не запоздай, — Она засмеялась. — Жить надо бегом.
— За тобой если гоняться, так самолет нужно.
— Так стань летчиком! С одной машины на другую переучиться всего и делов-то ничего…
— Тебе конечно. Тебе ничего. Утром ты механик, днем слесарь. Вечером к плотникам бежишь. Не пойму никак — девка ты или черт…
— Я молодая, растущая. Так в газете пишут. — Она расхохоталась. — Ты почитай-ка, вот накрутили! И во сне себя так не увидишь…
— А я тебя, Рая, во сне вижу… Руки твои снятся… Как ты мне рубаху гладишь…
— Рубаху? Это можно. Это я смогу. Послушай, а ты не обижаешься, что я тебя по фамилии Федосовым зову?
Он опустил голову.
— Да зови. Я привык. Меня еще и в детском доме ребята так называли. Зови, если нравится… Это ничего…
— Хороший ты, Федосов… А меня — брось. Не будет тебе со мной счастья. Не знаю я, чего ищу. Ездить вот — тоже люблю. Люди разные, чужие дома… А как подумаю про своих девчат, что ушли в чужие дома, да так и сидят там, и что такое и со мной может случиться, мне тоскливо так делается, Федосов. Жаль их, и себя жалко…
— Зачем же? Что ж так-то…
— Трудно мне бывает, неудобно, обидно, а я — все смеюсь! Я и реку за это люблю. У нее, как у меня, характер. Покидается, похмурится и опять течет себе, будто ничего и не было… Я люблю на воду глядеть. Ночью. Никто не мешает. У нас на корме канат лежит. Сядешь на него и глядишь… Уходит, уходит от тебя вода. И новая накатывает. И тоже уходит… А я все сижу и смотрю. Целую ночь могу так сидеть…