И был, кроме всех этих, очень важных и нужных дел, еще и труд, в котором воедино сплетались география, история, политика. Валиханов далеко не исчерпал свои Кашгарские дневники.
...Чокан достал из ящика стола плотную тетрадь, перелистал свои записи, носящие следы спешки и опасения. Сколько впереди работы! Сегодня он получил награду, как кашгарский герой. Получил от царя, отец которого повесил Пестеля и Рылеева, загнал на каторгу Достоевского. Есть над чем подумать. Порядочному человеку должна быть свойственна ненависть к деспотии. К любой. К тиранам Малой Бухарин, к государю всея Руси. Чокану вспомнилось, с какой ненавистью говорил о царе поэт Дуров, прошедший каторгу вместе с Достоевским. Тогда Чокан еще не знал России. Сибирь не Россия — Достоевский прав. Едучи из Омска в Петербург, Валиханов своими глазами увидел русское рабство, нищету деревень, изможденные лица женщин. Петр Петрович Семенов искренне верит, что Россию спасет отмена крепостного права. Герцен зовет русского мужика к топору. Василий и Николай Курочкины, новые друзья Чокана, поговаривают — пока еще неопределенно — не о заговоре, нет, о тайном сообществе русских революционеров.
Мысли Чокана о России диктуют ему план будущей монографии о Восточном Туркестане. Путешественник не может быть лишь наблюдателем беспристрастным. Надобно открыть читателям Азию, какой ее еще никто не видел. Азию народную, страдающую от деспотии.
В ранний час, когда наработавшийся за ночь Чокан заснул, на утреннем докладе государю прозвучало его имя. Вчерашнее распоряжение не могло быть исполнено столь быстро, если бы не оказалось, что султан Валиханов с давних пор наколот на некую булавку и помещен под стекло.
Во-первых, как султан, влиятельный в Средней орде, он нуждался в неусыпном надзоре на случай бунта или заговора против России. Во-вторых, был под присмотром как офицер, допущенный к тайнам политики России в Азии. В-третьих, охранялся как полезный отечеству агент, против которого могли замышлять враги. В-четвертых, султан Валиханов был замечен в сношениях с неблагонадежными лицами — и в Омске, где жил прежде, и в Семипалатинске. По приезде в Петербург он стал бывать в некоем студенческом кружке, деятельность которого пока безобидна, однако подобные кружки часто начинают с безобидной программы, а впоследствии доходят до социалистических идей, до антиправительственных злоумышленных деяний...
Все о Валиханове, услышанное на утреннем докладе, вызвало у Александра двоякое чувство. Он мог быть довольным своей проницательностью, своей внезапно вспыхнувшей антипатией к герою Кашгара, штабс-ротмистру с калмыцкими скулами. И в то же время он досадовал на свою мягкость, на уступки радетелям народного просвещения. Образование только портит инородцев, как портит оно и русских мужиков. Куда приятнее иметь дело с натуральными киргизами, чем с просвещенными. Натуральные почтительнее, надежнее, вернее. Есть в них этакая приятная восточная сладость.