Друг мой, брат мой... (Стрелкова) - страница 97

Щапов лежал один в офицерской палате. Из его рассказа Потанин понял, что выступление казанских студентов в защиту крестьян не было стихийным взрывом. В Казани существовала революционная организация. Щапов с жаром говорил, что пришла пора создавать новый социальный мир и начать надо с уравнения прав и средств развития низших классов с высшими.

Вскоре стало известно решение начальства о Щапове. Казанского профессора поселили под надзором... в столичном Петербурге [26]. Потанин узнал о столь странном наказании накануне отъезда своего в Уральское казачье войско. Ехал он, переодетый в крестьянскую одежду, и вспоминал, как друг его Чокан в чужой одежде, под чужим именем пробирался с караваном в неизвестный и опасный Кашгар. Путешествие Потанина было тоже опасным — в другом роде. Он ехал по поручению друзей социалистов, собрать сведения об оппозиционных элементах и наладить с ними связь.

От Саратова степью на Яик... Потанину открывался край, о котором он и Чокан с таким увлечением читали в юности у Палласа.

Валиханов был политик зоркости чрезвычайной. Недаром его кашгарские наблюдения на многие годы вперед корректировали курс российской дипломатии в Азии — об этом не раз слышали от Егора Петровича Ковалевского ближайшие его сотрудники.

Прожив полтора года в Петербурге разведчиком от Степи, Валиханов многое увидел и многое понял. Для России миновала безвозвратно пора благих ожиданий и наступила всеобщая перепутица: кому куда... В необходимом выборе пути у Валиханова не все зависело от его убеждений. Вмешалась болезнь. К весне он стал вовсе плох, еле собираясь с силами, чтобы подтрунивать над докторами, что они самые эгоистичные индивидуумы на свете, ибо живут жизнью других. А весна 1861 года выпала в столице прескверная. В ночь на шестое мая повалил снег, и не было ему конца. В ту снежную ночь простудился, возвращаясь с тайной сходки, Трубников и слег в постель. В отчаянии от слабости своей он не хотел сопротивляться болезни. Делу общему нужны люди здоровые и крепкие, как Потанин, который, готовя себя к трудностям путешествий, не готовил ли и к иным невзгодам, что сыщутся не за тысячи верст, а неподалеку, за стенами Петропавловской крепости?..

Возвращаясь домой, в Степь, Валиханов увозил с собой из Петербурга Трубникова, признанного докторами безнадежным. От Петербурга до Москвы поездом, а дальше в тарантасе по разбитым российским дорогам. Валиханов, сам больной, заботливо ухаживал за своим спутником. Трубников, когда хватало сил, приподнимался на сиденье и глядел жадно, прощально на чистую зелень полей, на деревенские жалкие избы. Господи, как мало знал он еще Россию, ради которой не пощадил бы жизни, если бы жизнь у него оставалась! Давняя мысль мучительная о сгущенности петербургской атмосферы подтверждалась все большими расстояниями от деревни до деревни; Но тракт оставался населенным густо, не убывало на нем тарантасов, кибиток, колясок, мужицких долгих обозов, и перли пешком в Сибирь с тузами на спинах потомки Ермака Тимофеевича. Трубникову представлялось, что нет в России дороги главнее, чем эта, идущая на восток.