— Деда не боишься? — усмехнулся я, пытаясь остановить руку девушки, уже блуждающую по моему голому животу. — Проснется, кнутом выдерет…
— Не проснется! — уверенно сказала Папуша. — Я его сон — травой напоила, до утра проспит, как младенец.
Цыганка уже освободилась от юбки, а дальше я уже плохо соображал — или, не соображал вовсе, что делаю, или, что она со мной вытворяет…
Когда я был выжат, как старый лимон, Папуша расхохоталась и, ухватив меня за руку, потащила вниз, к ручью.
Вода в ручье и днем была обжигающе холодной, а ночью казалась ледяной. Я заставил себя войти в воду по колено и, один раз окунулся с головой, после чего опрометью выскочил на берег, едва сдержавшись, чтобы не заорать. Попрыгал, пытаясь согреться. Папуша плескалась, не обращая внимания на холод.
— Потри спину! — потребовала цыганка, захватывая пригоршню донного ила и передавая мне.
Я начал тереть, опасаясь потревожить старые шрамы, но — чудо, их там не было. Смывая ил водой, задержал руку, пытаясь — таки нащупать рубцы, но кожа была нежной и шелковой, как и положено быть коже молодой девушки. Не удержавшись, я хмыкнул.
— Что ты там ищешь? — заглядывая через плечо, поинтересовалась Папуша.
— Да так, показалось…
— Нет там ничего, — усмехнулась русоволосая цыганка. — Я эти шрамы каждый раз наношу, когда мы с дедом с новыми людьми знакомимся. Ничего хитрого — беру корень одуванчика, волчьи ягоды и мажу. Издалека, да если не присматриваться — похоже на рубцы.
— А зачем? — не понял я.
— Надо же деду показать, какой он строгий! — засмеялась цыганка. — А он меня в жизни пальцем не тронул, не то, что кнутом. Даже если бьет — кнут до спины не достанет, он это умеет.
— Ну Зарко, ну артист! — расхохотался я. — А я ведь тебя жалел — думал, вот, старый зверюга, внучку калечит! Собирался кнут изрубить.
— Э, гаджо, не знаешь ты моего деда! — усмехнулась Папуша. — Пойдем на песочек, он теплый…
Цыганка пошла вперед, а я уныло поплелся следом, переживая, что после прошлых ласк и холодной воды я уже ни на что не годен. Но как же я ошибался!
Потом я просто лежал на теплом песке, тупо смотрел в предрассветное небо и думал, что мне теперь очень долго не захочется иметь дело с женщинами. А заодно пришло и чувство вины. Было стыдно перед Кэйт, которой я изменил и, жутко неудобно перед цыганкой. Хотя я у нее был не первым, но все — таки…
— Папуша, — погладил я девушку по руке. — Я ведь не смогу на тебе жениться. Но если нужно — дам тебе денег на приданое.
— Ой, не могу! — расхохоталась Папуша так громко, что ей откликнулась какая — то лесная птица. — Жениться он не может! А кто сказал, что я замуж бы за тебя пошла?