— Ну как же, у вас же строго… — не понял я. — Во время свадьбы положено гостям простыню показать, мол — честная была невеста.
— Ага, — подхватила Папуша. — А коли пятна нет, невесте волосы обстригут, из табора выгонят, а отца в телегу запрягут.
— А разве не так? — удивился я.
— Э, гаджо, глупости не говори, — скривила цыганка губы. — Если бы так оно было, половина бы девок без кос ходила. Коли понадобится — от меня столько крови будет, что простынь не отстираешь… Набираешь кровь в рыбий пузырь — вот и все.
— Хитро, — с уважением покивал я головой. — В таборе законы суровые, но и уловок много.
— Какой табор? — грустно усмехнулась Папуша. — Все ромалы уже давно по домам сидят, детей растят. Кто кузницу имеет, кто мастерскую ювелирную, а кто табуны лошадей. От табора почти никого не осталось — старухи, которые на этом свете зажились, старик безногий, да мы с дедом. Из конокрадов лишь Зарко остался, один он по — новому жить не хочет. Дети у него давным — давно выросли, постоялый двор недалеко от столицы держит. Любят старика, уважают, но боятся, как бы он на них беды не накликал. Ждут, когда деда поймают и повесят. Конечно, деньги, что старый приносит, берут и не брезгуют, и лошадей продавать помогают. И спрятать его спрячут, властям не выдадут, но все равно — не настоящие они ромалы. И не осталось больше настоящих цыган в Силингии.
— А ты?
— А что я? — усмехнулась девушка. — Меня дед подобрал, когда мне пять лет было. Родители умерли, дядька с женой их дом заняли, а меня в конуру собачью определили — не выгонять же на улицу. Зарко увидел, спросил — не продадите ли девку? Купил меня за пять медяков. Тогда у нас еще большой табор был, настоящий. Одних кибиток было не меньше сорока!
— А где сейчас дядька с теткой? — мрачно поинтересовался я, решив, что как только вернусь — поотрываю головы таким родственничкам. Ну, или самих их в будку определю.
— Ты не мстить ли собрался? — засмеялась цыганка. — Не нужно им мстить. Бог их за меня накажет, а людям не нужно влезать. Да и лет уже много прошло с тех пор. Сколько — не помню, помню лишь, что мы с Зарко сюда приехали, когда у рыцаря Йоргена дочь родилась — невеста твоя. А сын, его, которого мы ищем, — вздохнула цыганка, — мне ровесник.
Я прикинул, что Кэйтрин сейчас не то девятнадцать, не то двадцать лет — точно не знал, а спрашивать неудобно. Получается, Папуше лет двадцать пять, а то и больше.
— А мне Зарко сказал, что внучка у него — девка на выданье.
— Так я у него уже лет десять, как на выданье, — грустно сказала Папуша. — Кто меня замуж — то возьмет? Для ромалов я гаджо, для гаджо — я цыганка. Если бы приданое хорошее — взяли бы, не посмотрели. Зарко мне уже десять лет на приданое копит, но у него деньги промеж пальцев уходят. То пропьет, то в кости проиграет. Да и детям помогать нужно.