— Чего тут переводить — то? — взвился Зарко. — Я по — силингски лучше тебя говорю.
— Нет, ты ему на своем языке скажи, — настаивал я, делая вид, что не слышу выкриков цыгана.
— Артакс, а разница — то какая? — удивленно спросила Папуша. — Что старый дурак, что дурак старый — это что в лоб, что по лбу, не один ли леший?
Я и сам не понял, чего я такое сказал и, в чем тут разница, но попытался не ударить лицом в грязь и, быстренько придумал:
— Старый дурак — это ласково, а дурак старый — это ругательство.
Зарко с Папушей переглянулись. Девица (ну, пусть не совсем девица) пожала плечами, а старый конокрад задумался.
— Хочешь сказать — у вас с ней ничего не было? — с недоверием спросил Зарко. — А чего же тогда у обоих морды уставшие, губы распухшие?
Вот ведь, зараза какая! Наблюдательный, как охотничья собака, или ревнивый муж.
— Пошли, покажу, чем мы тут ночью занимались, — поднялся я с места и, едва ли не силой повел старика к ручью.
Обрубки, сочащиеся белой кровью, облепленные мухами и какими — то жуками, цыгана впечатлили.
— Миро Дэвэл! — протянул Зарко, что означало у него степень крайнего изумления.
— Вот — вот, — зевнул я. — Сам видишь, чем кобели по ночам занимаются! Будут тут морды опухшие после такого.
— Прости, баро, — повинился Зарко. — Плохо я о тебе подумал.
— Ладно, чего уж теперь, — великодушно принял я извинения цыгана. Испытывая двойственное чувство, схожее с тем, какое испытывает человек, наставивший рога своему лучшему другу — стыдно, с одной стороны, а с другой — превосходство над рогоносцем, легонько упрекнул старика: — Спишь ты крепко, рома баро. Так и внучку проспишь!
Зарко слегка набычился, засопел, но просить прощения и благодарить меня за спасение внучки не стал. А я не настаивал, да и времени не было препираться. Мы и так слишком долго затянули с выездом.
Собрались, залили костер и пошли. Вернее — цыгане ехали, а я вел гнедого в поводу. Потом кустарника и высокой травы стало гораздо меньше. Ям и промоин тоже не попадалось и, я с удовольствием забрался в седло.
Лес стал редеть, а скоро мы выбрались на открытое пространство, где можно прибавить скорость. Но как быть с котом? Я слез с коня и под ухмылки деда и внучки, пошел в хвост колонны.
— Шоршик, иди сюда, — позвал я. — Кис — кис, иди ко мне.
Я попытался взять кота на руки и посадить в седло, но он, собака такая, вырвался и скрылся в траве.
— Ну и черт с тобой! — выругался я с досадой. Спохватившись, что в Шварцвальде нечистого поминать не стоит, мысленно попросил прощения у Господа и вскочил в седло: — Не хочешь как человек — бегай на четырех лапах!