Как он крался по насыпи, прячась от каждого прохожего, каждого проезжающего тепловоза, можно не описывать. В подвале паспорта не было. Закатив штаны и спрятав в траве туфли, долго бродил по прибрежным кустам вдоль обоих берегов реки, уже ни на что не надеясь. Снятую куртку он нашел быстро, место, где выходил на берег, тоже четко выделялось. Обшаривал берег ниже по течению, заходя в воду все глубже. В лабиринте затопленных кустов, уже выше колена в воде отыскал свой вымокший, раскисший паспорт и это было почти чудом. Потом, на поляне, со всех сторон скрытой кустами, предусмотрительно захвативший из дома спички, Витька развел костер. Сушил паспорт, сушил выстиранную тут же в реке трофейную куртку, сам сушился, тренируя удары из стойки по веткам кустов. Затем он сложил высушенную куртку и запихнул ее себе под мышку. Корки и страницы паспорта от сушки повело, краска с обложки перешла на листы. Его необходимо было сменить в милиции месяца этак через два. Он, выбравшись из кустов, пошел пешком к парку им. Ленина. Нашел спрятанную сумку, сунул в нее куртку из под мышки и поехал домой. На тренировку в тот день Витька не пошел. Две в один день, да еще таких интенсивных — это чересчур! Он чудом не схватил воспаление легких.
Расследование о «сбитой целке», или Можно ли поиметь женщину, не заметив этого? Об однобокости точки зрения на это через замочную скважину. Грабители церковных храмов знают, как покорна бывает влюбленная женщина! «Что ты, кореш, хуйню порешь!» — или о том, какие бывают перегрузки у человека, только что освободившегося из тюрьмы, и как они мешают ему принимать правильные решения. А так же о том, можно ли испытать самую большую радость в жизни, не посидев в тюрьме.
Так, меж молотом и наковальней, как написал бы в своих мемуарах Сталин, доживи он до преклонных годов из Витьки и вышло то, что вышло (ибо быть в глазах Семеновой тем, кем его считали городские, он не мог). Глупо, конечно во всем обвинять слепого кузнеца, немало значили и каверзы самого материала! Все прошло! И городских под конец десятого он уже бил, как собак (особенно дискарей) не только в школе, и сявкой сам стал наипервейшим, с чем теперь его можно и поздравить, но Ларочки до сих пор не добился.
Пока что перед вами, читатель, представали лишь Витькины поступки, так сказать, проявления его натуры, теперь же поверьте на слово в их суть. Именно из за Ларочки Шпала стал тем, кем он стал. Может быть, не совсем тем, кем хотел, но ничто из описанного в его образе жизни и мыслей не имело смысла само по себе, все напрямую было связано с жаждой обладания ею. Любви уже не было, а если она и была, то таилась где-то под спудом этой животной страсти. Теперь, уже оформившаяся во всем своем внешнем великолепии, Ларочка была не девушкой. Так, по крайней мере, явствовало из многочисленных разрозненных слухов. До поры он сомневался, не верил ни глазам, ни ушам своим. Поводом тому были признания одного из его друзей, коего Ларочка выделяла среди прочих, и открыто давала понять публично, что для него готова пожертвовать условностями. На ее дне рождения (куда Витька приглашен не был) Юрик — так его звали, закрылся с именинницей в отдельной комнате, раздел Лару абсолютно донага, причем сама она нисколько не сопротивлялась этому и, по его словам, мог сделать вполне, что хотел, если бы не потерял до этого желание.