, сажают за какую-то горсть общественных, общих, то есть сопротивлений. А есть ли у общего хозяин? Общее — это не твое, не его, это ничье! Так разве же можно сажать за ничье конкретного человека? Это же оголтелый расизм получается! Витька с Чавой не для себя ведь эти проклятые сопротивления брали, они бы их мирно пропили, и сопротивления эти опять стали бы общенародными! За державу обидно! Все вышесказанное, нахлынувшее в патриотическом порыве на душу, Шпала пытался внушить дежурному, но последний от всего сказанного почему-то в экстаз не пришел и не расцеловал Витьку, а напротив — отвесил ему увесистого тумака — фашист!
Да и Чава идиот! Терять-то все равно нечего, до последнего надо было отпираться. Хоть этот железнодорожник и дал на них показания — не мое и все! Чем докажешь? А теперь конечно: признался, подписал. Витька даже вон протокол о задержании отказался подписывать. И вообще, если бы не эти чертовы несколько сопротивлений в кармане, они бы его могли только за одно скользкое место поймать, да и то зубами, иначе сорвется. Все Чавина жадность! Как чувствовала душа — не хотел брать. А теперь из-за этого чертового дифицита — срок.
На нарах. О карманниках, бичах, норме, пайке и многом другом.
Полчаса спустя оба путешественника сидели уже в камере, через стенку от дежурки. Странно! За стеной бушует неугомонный, спешащий мир вокзала, люди едут куда-то, встречают кого-то, провожают, спят, едят, пьют, играют в шахматы, ходят в туалет (в то время еще вполне бесплатный), читают газеты, а тут, меж ними, тюрьма. Они и не подозревают об этом. Всего несколько десятков сантиметров кирпичной кладки равны пяти годам заключения. И жизнь тут совсем другая. Нравы камерные. Невозможно поверить, что еще некоторое время назад эти субъекты находились там, за стеной, среди обычной публики и даже как-то уживались с ней. Как ненавидит Витька этих отбросов общества, так бы, кажется, и поубивал всех ради светлого будущего. И откуда только такие берутся в нашей стране? Чава сначала сдрейфил, но Шпалу так просто на арапа не возьмешь! Во имя этого самого светлого будущего сейчас необходимо было принять бой со всякой уголовной нечистью. Как описал бы эту ситуацию знаменитый русский писатель Васнецов в своей не менее знаменитой поэме «Утка в сосновом бору». Какие-то доли секунды — один взгляд — и обстановка была просчитана и выверена. Здесь им бояться нечего. Их двое, молодых, здоровых, сильных парней, а эта кодла татуированных змеев — сброд, гадюшник. Публика залетная. Каждый здесь сам за себя, и скорее они перегрызут друг другу глотки, чем отважатся напасть на них. Конечно, это положение требовалось сразу же утвердить! Многое, говорят, зависит от того, как сразу поставишь себя в камере. И лишь только кованая, с кормушкой и волчком, дверь захлопнулась за ними, Витька уверенно потащил Чаву в лучший «воровской» угол нар, прошипев на ухо ободряющее: «Не бойся, я и сам боюсь.»