Наконец они вышли с территории железнодорожного хозяйства и окунулись в темноту пригородной свалки. Сюда с холма окрестные жители долгие годы скидывали всякую ненужную рухлядь, обломки строительства, прочую дрянь. Драные корзины, матрацы, вязанки камыша, бездонные ведра, консервные банки всех мастей… Чего только тут не было! Сюда же железная дорога спихивала отходы собственной жизнедеятельности: искореженный металл отслуживших механизмов. Вдали все более открывающийся по мере их подъема на холм железнодорожный вокзал продолжал жить своей трудовой, нервной, насыщенной жизнью. Летели многочисленные голоса громкоговорителей: объявления о прибытии, отправлении поездов, распоряжения составителям и стрелочникам. Им вторили веселые короткие гудки маневровых и долгие протяжные тяжелых рейсовых локомотивов. Праздничной иллюминацией висели над ареной событий многочисленные огни. Проносились с шорохом, стуком поезда, прорезая огнями прожекторов ночную темень. Взявшись за руки, как альпинисты, преодолевая многочисленные завалы и препятствия, беглецы неумолимо карабкались вверх. Камень и палку по очереди захоронили в наиболее укромных, непролазных местах, закидали мусором, заплели проход бурьяном и проволокой. Подъем был чем выше, тем круче, сверху из отбросов образовались целые площадки с почти отвесными склонами. Весь массив дико зарос. Непролазные кусты каких-то колючек, не то шиповник, не то черт знает что! Все выше человеческого роста. Густо, так что ногу поставить некуда и все намертво переплелось между собой. Кругом по этому холму полно извилистых тропинок, а они лезут по бездорожью. Пахнет железной дорогой, пахнет откуда то снизу древесной стружкой и опилками, так сильно будто там пилорама, пахнет помойкой.
Наконец выбрались! Верх холма еще уложен какими-то бетонными блоками, вроде парапета. И сразу же за узенькой кривой тропинкой подслеповатые изжитые домишки, заборы, сотканные из чего попало, что под руку попалось, сарайчики латаные-перелатаные с выгребными окошками для навоза. Сухое костлявое дерево без коры в переулке… Все почему-то западает прямо в душу, навсегда. И, почему-то, как всегда ни к месту охватывает чувство удивительной красоты, неповторимости всего вокруг. Щемит сердце: не то скорбь, не то музыка, не то боль. И стыдно становится перед всем этим не за железнодорожника, а вообще за все, а за что так и не понятно. Так у Витьки всегда бывает с тех пор, как стал взрослым: появляется ощущение прекрасности, неповторимости мира и сразу мучается душа от чего-то и всегда в самые ответственные, неподходящие для созерцания минуты, когда о другом думать надо. Перед дракой например.